Обручник. Книга вторая. Иззверец

Даже участвуя в разного рода разговорах и дискуссиях, она больше следит за правильностью речи тех, кто во всем этом замешан, а не вникая в глубокое понимание темы.

Причем, последнее время она стала ловить себя на том, что – без картавости сказанная фраза – ей кажется не до конца полноценной.

И потому тот, кто ее произносит, выглядит чуть ли не врагом всего того, что утверждает Ильич.

Как-то к ним забрел один богохулец.

Владимир Ильич говорил с ним ласково, почти родственно.

Пили чай.

Гонялись – с полотенцем – за единственной мухой, которая почему-то липла именно к богохульнику.

– Я одно время у попа служил, – признался богохульник. – Для интереса, как вы сами понимаете.

Так чего я там только не выделывал!

– Что именно? – уточнил Ильич.

– В церковное вино мочу добавлял.

Ленин чуть покривился.

И, видимо, не заметив этого, богохульник продолжил:

– В той церкви были мощи какого-то святого.

– Ну и что?

Вопрос Ленина казался почти враждебен.

– Я их однажды вытащил из ухоронницы и… – он сделал паузу, – сжег.

– Зачем?

Вопрос тоже хранил в себе, если не враждебность, то холодность.

– Чтобы заменить их собачьими останками.

Ильич вскочил.

– Вы, – вскричал, – чудовище!

– А разве вы веруете во всю эту ерунду? – спросил богохулец.

– Истинная вера, загорячился Ленин, – это более, чем призвание. Это талант, если хотите! Поэтому попирать ее может только собственный разум. Вернее интеллект. А ваши варварские забавы так и останутся до конца незамеченными, поскольку не имеют к атеизму никакого отношения.

Это, простите, банальное хулиганство.

Богохулец поднялся.

– Никогда не думал, что вы так чувствительны. Ведь собираетесь руководить массами.

С этими словами богохулец ушел.

А Ленин сказал:

– Вот – образчик недоразвитого мышления.

Он далеко не дурак. Но структуры его мыслей и действий находится за гранью целесообразности.

И Крупская, втайне от Ильича, записала это словосочетание: «За гранью целесообразности».

Когда этот разговор забудется, а Ильичу потребуется название к очередной статье. Вот она и подсунет ему, им же когда-то сказанное, возможно выдав за свое.

Но такие, как богохульник, приходят редко.

Чаще заявляются чахлые интеллигенты, еще до конца не разобравшийся в своих политических пристрастиях.

Они больше слушают, чем говорят.

Хотя бывают и исключения.

Как-то припожаловал к ним монах-стихотворец.

Только поэзия у него более, чем светская.

Да и о своем послушничестве он сказал так:

– Надо испробовать и это.

Первое, чем он удивил, звучало так:

Каждый из нас играет
Свою роль.
Каждый из нас пинает
Чужую боль.
И оттого каждый из нас не палач,
Ибо у нас общий
Плач.

– Мне говорили, – повел дальше разговор монах уже прозой, – что вы самый умный человек на земле.

– Врут! – вскричал Ленин. – Хоть и роскошно.

И опять Крупскую потянуло записать «роскошное вранье».

Но поэт уже читал:

Не отрекайтесь от ума,
Как от отца родного.
Ибо природа в нем сама
Устряпала основу.
Ей лучше видится сквозь мрак,
Кто умный, ну и кто дурак.

Монах был подвижен не только на тело и мысль, но и – на юмор.

Потому, когда речь зашла о гордыне, прочел такое:

Если слово «гордыня»
По-бахчевному разуметь,
То это всего лишь дыня,
Недостойная перезреть.

И продолжая «баштанную», как он выразился, тему, монах прочел:

Настоящая обуза –
Выборка арбуза.
Когда на – «раз, два, три»
Надо узнать, что у него внутри.

Но, что окончательно удивило Крупскую, монах неожиданно заговорил о женщинах.

– Вы еще долго будете жить, – обратился он почему-то к Надежде Константиновне. – Но конец света на земле сотворят женщины.

– Потому-то вы их и не любите? – полуязвительно поинтересовалась она.

На это монах ничего не ответил, а пошел развивать свою мысль дальше:

– Раскрепощение женщины – это не только вызов мужскому достоинству, но и косвенное уничтожение его.

– Каким образом? – поинтересовался Ильич.

– Самым банальным.

Женщина вне веры, словно кобылица без узды.

Ленин настороженно глянул на монаха.

Богохульником он явно не смотрелся.

Равно как и смиренником не казался.

Но откуда у него столько пророческого, которое, кстати, идет вразрез тому, что толкуют большевики.

– Конец света, – продолжил пришелец, – будет выглядеть примерно так.

Женщины, переняв все пороки и привычки мужчины, возненавидят последних.

А те, ввиду слабости, нет, скорее, изношенности характера, не будут способны навести порядок в собственном доме.

Тогда женщины, почуяв волю, и совсем отобьются от желания продолжать род человеческий.

– Но ведь наши женщины будущего станут, прежде всего, высоконравственными.

Голос Ильича, однако, где-то на середине фразы не сказать, что дрогнул, а увял.

На что монах заметил: