Обрывок реки

По-видимому, он начал сходить с ума.

– Я вот что, – сказал он как-то. – У меня не все дома. Со мной это случалось.

Глаза его не мигали.

– Бывает, – сказал Михаил и удивился спокойствию своего голоса.

– Не веришь? На, смотри.

Афанасий Васильевич приблизил лицо и показал щеку. Там бился мускул.

– Не веришь?

– Нет, отчего же. Но я не забыл еще Базара Сахарова. Он «артист». Но умнее. Это ваши слова?

– Моя вторая фамилия Незнаев. Я ничего не знаю. Я ничего не помню.

Афанасий Васильевич посматривал. Его маленькие ножки были поджаты. Мускул больше не бился на лице.

– Повторяетесь, – сказал сухо Михаил и зевнул.

В эту ночь он спал хорошо и видел город во сне и свое недавнее, школу. Учитель географии, Константин Гаврилович, вызвал его к доске, и он отвечал с оживлением. Вдруг картина изменилась. Он дрался с кадетом Новиковым. Но как Новиков мог попасть к ним в школу? «Руби капусту!» – услышал он. В школе его дразнили капустой. Он проснулся. Возле него стоял Афанасий Васильевич.

– Руби капусту!

Он кричал. Бритва блестела у него в руках. Михаил удивился не Афанасию Васильевичу – словам его. Откуда же он мог знать, как его дразнили в школе?

Опершись на руку, Михаил приподнялся, приподнял Афанасия Васильевича и ударил его ногой изо всех сил. Афанасий Васильевич исчез. Что-то тяжелое упало в воду. Михаил услышал крик. Афанасий Васильевич тонул и звал на помощь. Как это его угораздило? Удар был не так уж силен, до воды было далеко.

Михаил помог ему выбраться. Бритва утонула. Афанасий Васильевич дрожал. Вода текла с него. Он сам собрал сучья и развел костер. Потом, сложив руки на груди, как ребенок, он уснул.

На другой день они встретили старуху бурятку – первого человека. Она пасла коров – первых коров. Сначала они подумали, что это мужчина. Старуха сидела верхом на быке и курила трубку.

– Бабушка! – крикнул Михаил.

Она испугалась его дикого голоса, странного вида. Бык, помахивая хвостом, быстро побежал под ней. Коровы, повернув голову, смотрели на них изумленно.

– Бабушка! Бабушка! Ты куда?

Михаил догнал быка. Он протянул руки к старухе. Она смотрела на него теперь без испуга и улыбалась. Возле узких глаз ее собрались морщинки. Осторожно он снял ее, как мать, обнял. Он смотрел на нее: какая спина у нее человеческая, знакомая, какие старые у нее руки, понимающие глаза. И пахло от нее юртой и арцой – кислым молоком.

– Бабушка! Бабушка! – повторил он, не находя слова. – Значит, недалеко улус, люди.

Она не понимала.

Подошел Афанасий Васильевич, важный, и заговорил. Он шел с ней рядом и говорил. Впервые Михаил ему позавидовал. Все приготовленные его слова остались с ним. И только когда они увидели войлочную юрту – одинокую, возле горы, Афанасий Васильевич повернулся к Михаилу. Лицо его было многозначительно.

– Знают уже, – сказал он злорадно. – Весть пришла к ним с другой стороны. Зря только торопились. У них уже советская власть.

– Вот и великолепно, – сказал Михаил. – Я так и думал.

Афанасий Васильевич не мог его понять. Почему не печалился он, а радовался?

Теперь они быстро ехали. Реки несли их на своей спине, бережно передавая их, река – реке. Под копытами свежих коней бежали дороги.

Горы отодвинулись и леса.

Афанасий Васильевич снова был тот же, что в начале дороги. Любезный и бывалый человек.

– Счастливый человек, – говорил Афанасий Васильевич, – вы, Михаил Петрович. С другим бы я пропал. Вы как думаете?

Михаил о нем и не думал. Реки, опасности, скалы и ссоры с Афанасием Васильевичем – когда-нибудь он будет о них рассказывать.

Незнакомые озера дрожали. Горы бежали на него. И птицы пролетали над ним, как облака.

Люди встречались, здоровались и разговаривали – лесные буряты, степные тунгусы. Он был рад людям и себе.

Афанасий Васильевич хотел обратить на себя внимание. Он был теперь совсем не тот. Его широкая душа качалась вместе с ним в седле. Откуда он раздобыл себе такую наивную, славную душу? В нем было много тепла. Природу любил он, оказывается, растения, рыб, пташек и даже злых насекомых – комаров.

С цветком в руке он подходил к Михаилу то с правой стороны, то с левой, а то и заезжал вперед.

– Понюхайте, – говорил он, – этот цветок. Я забыл его название.

Он любил коз и коров, и баранов он любил, одобрял лошадей, оленей обожал.

Глаза его умели замечать красивое, будь то гора, падь, куст или островок. Каждого прекрасного дерева он хотел коснуться. Каждый цветок сорвать.

Он умел подыскивать сравнения.

И, спасибо ему, он первый обратил внимание на истоки той реки, в которой едва не утонул.

Река спускалась с высокой горы, еще не река, но уже ручеек.

– Здесь рождается река, – сказал Афанасий Васильевич и поднял палец. – Мы присутствуем при ее родах.

И он прослезился, не то тронутый своими словами, не то ушибленный красотой, убитый муками реки.

– Ей не легко, – сказал Афанасий Васильевич, – сквозь камни прорываться, пробираться сквозь песок. Не только человек, но и камень, и дерево, и вода страдает. Все живет. Извините меня.

Они ехали быстро, мелькали деревья, летели гальки. Но время года обгоняло. Осень сушила травы, клонила деревья, студила воды.