Обрывок реки

– Зимой им хорошо было, – размышлял он вслух, – каппелевцам. Они прыгали себе с речки на речку, как воробьи. Лучшей дороги и нельзя представить.

Михаил вскочил на камень. С камня на камень он дошел до середины реки. Река прыгала и ревела. У него кружилась голова. Шестом он поймал дно. В этом месте река была не глубока. Впереди камней не было. Начиналась плавная, глубокая вода.

Хватаясь за сучья, повисая над водой, где прыгая, где ползком, они все же продвинулись. Перед ними была небольшая, поросшая кедрами поляна. Красный, обтесанный рекой камень походил на встающего коня.

Афанасий Васильевич вздохнул.

Дальше начинался черный пихтовый лес, за ним скалы.

Свалив большую сосну, они начали ее обтесывать, чтоб сделать челн. Работа шла медленно.

В полдень Михаил подошел к реке с котелком. Хариус ударился о дно и, проскользнув по ладони Михаила, скрылся. В ладони осталось ощущение реки, будто там только что растаял кусочек льда. Михаил сжал ладонь и наклонился над водой еще ниже. Река походила на ведро, наполненное рыбой.

Хохотун жил не спеша. Он знал день и число их прихода на поляну. В кармане у него тикали серебряные часы. Он посматривал на них и был пунктуален.

– Восемь часов работы, – говорил он. – Восемь отдыха. Восемь сна. Социализм. Я так его понимаю.

Возможно, он шутил.

– Ваш социализм – печка, – говорил Михаил.

– А на ловлю рыбы – вы это учитываете?

– Но ведь мы с вами нарочные революции.

Тайга не любит городского торопливого человека. Разве птица в тайге торопится? Разве дерево спешит? Вы думаете, орочены вами интересуются? Вот если бы вы везли водку – другой вопрос.

Михаил больше не спорил. Прислушиваясь к храпу Афанасия Васильевича, он продолжал работу, стараясь громко не стучать. Через несколько дней челн был готов. Хохотун достал календарь.

– Конечно, это суеверие, – сказал он, – но сегодня понедельник.

Михаил расхохотался ему в лицо. Штаны у него были засучены выше колен, как у рыболова. И он плясал в воде. Бросив вещи на дно, он оттолкнул челн.

– Тайга не любит городского суетливого человека, – сказал Афанасий Васильевич, вскочив в челн. – Я от природы – непоседа. Помню, еще в детстве я вскакивал, говорил захлебываясь, брызгал слюной. Но в тайге я стал другим.

Он вытащил из мешка маленькую сумочку из желтой сыромятной кожи и бережно завязал ее у себя за спиной.

Челн медленно шел. Они проплыли мимо пихтового леска, обогнули скалы. За скалами показались другие скалы. Течение убыстрялось. Камни, похожие на щучьи морды, высовывались из воды.

– Сейчас мы покатим обратно, – сказал Афанасий Васильевич. – Здравствуйте, буряты.

Покачиваясь в лодке, как пьяный, он снял шляпу и поклонился реке и берегам.

Река отбросила их. Они поднялись снова. Река снова отбросила их.

– Не попытаться ли с другой стороны? – сказал Афанасий Васильевич.

Река обрушилась на них, челн завертелся и, налетев на камень, перевернулся. Вода схватила их и обожгла. Афанасий Васильевич, ругаясь, плыл к берегу по-собачьи. Река тянула его на камни, вниз. Спасибо – камни! Держась за камни, они вскарабкались на крутой берег. Афанасий Васильевич разделся. Сумка желтела за его голой, поросшей рыжим волосом спиной. Все, что осталось от их имущества.

– Выходит, календарь прав, – сказал Афанасий Васильевич.

Казалось, он был этому рад.

У них не было ни мяса, ни соли, ни сухарей, ни ружей, ни топоров, ни одеял.

– Теперь скорее уйдешь, – ворчал Афанасий Васильевич. – Без спичек можно и зверю в брюхо.

Он смотрел мимо Михаила. Где была его обычная ласковость? Может быть, она вместе с одеялами осталась в реке?

Михаил смотрел прямо на него.

– Зверь вас выплюнет. Его стошнит. Ворчливое у вас, чересчур уж старушечье мясо.

– А вы что, его пробовали?

В первый раз они разговаривали так. Афанасий Васильевич презрительно отвернулся.

Он – вот. Возле сумочки. Движения его бережны и торжественны. Михаил следит за его волосатыми пальцами, как они развязывают. Даже топор, цена которого теперь, возможно, равнялась жизни, и тот не поместился бы в сумке. Михаил ждет. Какой-то блестящий предмет появляется в руках Афанасия Васильевича и на секунду ослепляет Михаила. Это зеркало. То самое. Афанасий Васильевич шепчет. Кажется, его руки ворожат. Он достает бритву, помазок, кружку, пудреницу, и вот в его руках – весь бритвенный прибор.

Михаил следит. Что будет дальше? Он думает, что Афанасий Васильевич бросит сумку в воду. Зачем им теперь зеркало? Смешно сказать – помазок.

Со всем своим имуществом Афанасий Васильевич идет под сосну. Он наклонился над рекой. Вода дрожит в серебряной кружке. На сучке уже висит зеркало. Оно слегка качается. Михаил видит, как в нем качаются гольцы, сосны и река. В реке, как пробка, бьется их опрокинутый челн.

Афанасий Иванович начинает намыливать лицо. Его нос торчит из мыльной пены, как островок.

– Наводите красоту?

– Нет. Ловлю блох и молюсь богу.

– У каждого свой. У вас зеркало и помазок.

Афанасий Иванович не отвечает. Оттянув кожу, он ведет бритву. Его губы поджаты. Усы подняты наусниками.