Обрывок реки

Белка, подняв пушистый хвост, скользила. Зимний заяц, как комок снега, показался и исчез.

Когда они достигли орочен – орочен не было; орочены ушли на промысел. В пустых юртах суетились женщины и, поджав ноги, сидели старики, закрыв глаза.

Они остановились у беременной женщины, молодой и по-своему красивой. Женщина была бедна; ей некого было послать на охоту. Обиженный соседом, муж ее плакал в углу.

Женщина была жертва обычная: ее первый муж утонул, и ей пришлось выйти замуж за его брата. Брату не было еще девяти лет.

Михаил скоро привык к постоянному дыму и к запаху замоченных для обделывания кож.

Молодая женщина – их хозяйка – имела беспокойный и любопытный ум. Она трогала немногие вещи приезжих и расспрашивала Михаила о городских людях и городах. О революции она знала не больше других орочен.

Афанасий Васильевич переводил. Переводя, он оглуплял вопросы и опошлял ответы. И только по взглядам своей собеседницы Михаил чувствовал ее благородное любопытство и страстный ум. Между Михаилом и этой женщиной, которая представительствовала свой народ, стоял человек, чужой, лживый и сухой, Михаил пожалел, что он его не столкнул тогда. Но он был пока необходим, как язык.

Михаил, легко преодолевший трудный путь, теперь чувствовал себя усталым и неловким. Он сам хорошо не знал – почему.

Через несколько дней для него наступило настоящее испытание. Приближались роды. Женщина, покинутая всеми (знахарка отказалась прийти в юрту, оскверненную неверующим), лежала на оленьих шкурах. Над ней поднимался ее живот. Она мучилась и не стыдилась своих мук. Временами она кричала. И некому было ей помочь.

Михаил ходил из угла в угол, натыкаясь в темноте на непривычную утварь.

Афанасий Васильевич спал в соседней юрте.

– Ну, ничего, – говорил Михаил. – Ну, пройдет. Не надо.

Крик женщины звенел в его ушах. И когда она молчала, ему казалось, что он слышал ее крик. Ее крик был внутри его.

Он сел и задремал. И снова с ним была его трудная дорога и невыносимый спутник. Голос разбудил его.

Женщина приподнялась и, улыбаясь, ему говорила что-то.

Михаил принес ей воды. Но она махнула рукой и повторила, показывая на себя.

Михаил выбежал из юрты и привел Афанасия Васильевича, заспанного и злого.

Женщина, улыбаясь, повторила.

Афанасий Васильевич хихикнул.

– Какая серость, – сказал он.

– Что такое?

– Она спрашивает. Нет, мне это не передать. Я думал, что она шутит.

Он захохотал.

– Что же она спрашивает?

– Она спрашивает – революция, которая принесла радость бедному, не может ли она освободить женщину от родовых мук. Что вы на это скажете?

И, вытащив записную книжку, Афанасий Васильевич записал случай – рассказывать гостям.

Михаилу не нужны были слова. Он подошел к женщине и взял ее руку.

– Вы мне разрешите, – сказал Афанасий Васильевич, зевая.

– Идите.

Роды начались. В юрте не было никого, кроме роженицы и Михаила. Он снял свой пиджак и подстелил под нее. Потом он засучил рукава и неумело принял ребенка.

Зимой они уезжали. Им легко было.

Они ехали по льду на оленях. С реки на реку катились, как на катке.

Женщина ехала, и с ней вместе ее двое детей – муж и дочь. Она ехала учиться. Михаил смотрел на нее и улыбался своим мыслям.

«Вот, – думал он, – она поступит в Медицинский институт, возможно, на гинекологическое отделение, и, окончив, вернется сюда, к тунгусам. Это будет хорошим ответом на ее вопрос. Она сама будет своим ответом». Михаил рассмеялся.

Афанасий Васильевич почти всю дорогу молчал. Он был теперь не нужен. Михаил и Уиль – так звали женщину – разговаривали, мешая русские и тунгусские слова. Но когда не хватало слов, они прибегали к знакам.

Афанасий Васильевич был уже не такой старомодный человек. Например, он не верил даже в Бога. Когда они проезжали мимо того места реки, где он едва не утонул, он предложил назвать девочку в честь реки.

Как всегда, он шутил.

<1935>

Старик Христофор

Баргузин – старинный городок. Он стоит в сорока километрах от Байкала, среди гор, прекрасных и живых.

В Баргузине прошли мои детские годы. Я знавал жителей Баргузина – русских и евреев. Они жили на берегу чистой реки. Но их река им была не нужна. Одни только мальчишки ловили в ней рыбу. Это была детская рыба – окунь или илец. Рыба взрослых – омуль – водилась в Байкале. Жители Баргузина добывали омуля руками рыбаков из Усть-Баргузина. Они были крестьяне, приискатели, промышленники, купцы, пришлые или присланные, сосланные люди. Истории своего города они не знали. Никто из них не слыхал про Ивана Галкина, боярского сына, заложившего в 1648 году Баргузинский острог.