Обще-житие (сборник)

Вчера вечером хотел перечитать, да заснул. Ну, чем ты меня, доктор Чехов, утешить можешь? Беря знакомую книгу, трудно не закурить. Закурил, как будто нечаянно, в задумчивости. Открылось, конечно же, на странице восемьдесят. Три сестры — «в Москву, в Москву, в Москву». А мы вот из Москвы — в Нью-Йорк, в Нью-Йорк, в Нью-Йорк. Нет, не отвалится вам, старомодные кысы, Маша, Оля, Ира, небо в алмазах. Вы этого не знали, но Антон-то Палыч точно знал. Предупреждал, не услышали. Впрочем, если бы и услышали… Неба нет — пустая атмосфера. Алмазы — за очень отдельную цену. И в прямом, и в переносном смысле. Пожалуй, не стану перечитывать. Сыты по горло девятнадцатым веком — поманил, соблазнил да и бросил… Ага, а кто там в бурой обложке? Стругацкие, «Пикник на обочине». Вот и я на обочине… затянулся наш пикник…

Уже около пяти, она скоро явится. Выключил компьютер, вытряхнул в ведро полную пепельницу. Не буду больше курить. Сегодня возьму вот и брошу. И «Тетрис» этот проклятый тоже. Нет, лучше завтра с утра. Нет, сегодня, должна же быть сила воли. Решено — завтра. Может быть, послезавтра.

Хлопнула дверь. Пришла, кажется.

— Ну что?! Накурил, как в кабаке… Опять с книжкой на диване? О’кей. Сиди. Не надоело еще?

На такие вопросы не отвечают. Что скажешь? Его раздражал ее фиолетовый, по-американски квадратно скроенный костюм с золотыми, как на швейцарской ливрее, пуговицами. Поставь на пол — стоймя стоять будет, словно коробка из-под телевизора. На ее непонятной работе существуют строгие требования к внешнему виду, которые она с рвением новобранца выполняет. Ладно, пусть, но почему необходимо носить такое безобразное?

Захлопала дверьми, защелкала выключателями, зашуршала какими-то пакетами, застучала каблуками, заполнила собой все пространство, вытеснив из него тишину, полутьму, осквернив ее мелкими звуками, вспышками света, запахом настырных духов.

Затрезвонил телефон. Трубка валялась рядом, на диване. Час назад он говорил с мамой. Опять она. Мама возмущалась температурной шкалой Фаренгейта.

— Ты представляешь, я утром померила себе температуру, и у меня девяносто семь градусов! Я чуть в обморок не упала. Это много или мало? Я когда-нибудь с ума сойду от этой Америки!

— Нормально, нормально, мама. В обморок падать не стоит.

— Что такое нормально? Что значит не стоит?! Я спрашиваю — много это градусов или мало?.. Почему ты молчишь? Ты, наверное, голодный. Эта твоя, конечно, ничего не варит, ей уже на тебя давно глубокое наплевать. Она уже на сто процентов американка стала. Я тебе всегда говорила, ты меня не слушал. Конечно, что мать понимает? Сделать тебе щи? Я сварю. Или котлетки с картофельным пюре.

— Спасибо, мама, честное слово, не надо. Я не голоден.

— Что значит «не голоден»? Я тебе мать, а не кто нибудь…

Ну и дальше в том же духе. Маму жалко, но общаться с ней тягостно. В Воронеже она преподавала в школе географию и ботанику. Блеском интеллекта не слепила, но все же была в порядке. Смекала, сколько ног у кошки. Здесь же, активно общаясь с соседками по дому для пожилых, подцепила одесский акцент, облачилась в бесформенные брюки цвета вдовьей мечты, приобрела полированный сервант, выработала твердое и нелестное представление об Америке, полюбила стряпать и таскаться по врачам. Нормально, в общем… Даже хорошо: живет в отличной квартире, все есть, пенсию получает, ни дня в Америке не поработав. Достигла, наконец, мечты всего прогрессивного человечества — коммунизма.

…Вообще-то, по теории вероятности не должно выпадать так часто пятьдесят пять и шестьдесят шесть.

Выслушав, сжавши зубы, мамино не подлежащее обсуждению мнение об американском президенте, неправильной внешней политике и ужасной неряхе, соседке Мусе, вздохнул, положил трубку в ее белый гробик. В мамином номере телефона три шестерки — это, конечно, глупости, чепуха… Просто совпадение дурацкое… Поменьше курить. Зарядку, что ли, делать… Лечь на пол, протянуть антенной ноги к зениту. Алло, Господи, прием, прием! Почему молчишь? Я тебе сын, а не кто-нибудь. Что-то в жизни ведь должно происходить, кроме завтраков, супермаркета и проклятого «Тетриса». В непрошенно навязанном времени и пространстве.

Телефон требовательно заверещал — вряд ли ко мне. Кому я нужен, кроме мамы? Разве что Борису Николаевичу, маминому соседу по дому для пенсионеров — выяснить имя французского певца из шести букв. Может быть, он.

В трубке быстро залопотали по-английски. Уловил «Олга».

— Тебя!

Жадно схватила трубку. «Хэлллооо-уу!» Говоря с американцами она завывает как несытая волчица — демонстрирует неугасающий энтузиазм и юное оживление. Убежала с трубкой в соседнюю комнату. Ду-у-рища! Пытается изображать кинозвезду с журнальной обложки — с ее-то короткой шеей, толстыми лодыжками и полужидким задом.