Обще-житие (сборник)

Не сердитесь, добрый доктор МакКорвик — я все равно в четверг пойду в клинику и сделаю аборт. Борька ничего не знает и не узнает, он ассимилируется и устает. У меня была бы еще одна девочка.

Культурный шок

Пользовайтесъ нашим сервисом в уюте вашего дома!

Из рекламной передачи русского радио

А что у вас, ребята, в рюкзаках? А в рюкзаках у нас русский язык. У кого великий, у кого только свободный, у иных со страшной силой могучий. Чем мы по мере сил стараемся благодарно поделиться с иноязычной массой, закосневшей в своем невнятном английском.

Культура вещь конвертируемая, процесс конверсии вызывает шок. Вы нам от своего компьютерного стола американский шок, мы вам, на здоровье — от нашего обеденного. Чем богаты… другого не имеем.

Впрочем, не мы, эмигранты восьмидесятых, оказались первыми дарителями. Еврейская эмиграция начала прошлого века, влившая гигантскую дозу адреналина в американскую экономику, сделала англосаксам дополнительные маленькие презенты в виде, например, слова «блинцес» (в местном кулинарном воплощении не вполне блины, но явное намерение имеется), также навязала и другие идишские слова, которые я, по печальному незнанию языка предков, не могу вычленить из местного наречия. Но понимающие люди говорят, что да, полно-таки.

Одна чистенькая американская старушка из Нью-Йорка — засушенный цветок душистых прерий — рассказала мне, как в далеком детстве она спела в школе какую-то забавную песенку.

— Откуда ты узнала эту песенку?

— Бабушка научила.

— Врешь, врешь! — на месте уличили ее подружки. — Ведь бабушки-то по-английски не говорят!

Московский математик, желая приобщить своего американского коллегу к начаткам российской культуры общения, объяснил ему, что обычным и пристойным ответом на научные или деловые предложения является непереводимое на английский словосочетание «менты будут против», после чего, добившись внятного произношения, счел свой культурный вклад достойно выполненным и отбыл из Массачусетса профессорствовать в Северную Каролину.

В первые годы эмиграции, скучая среди других соотечественников в коридоре госпиталя, наблюдала такую, несущую, впрочем, полезные сведения, сцену. По коридору, крылато раздувая полы халата, быстро, но сохраняя при этом значительность облика, шагал врач. На полшага сзади его сопровождал некий медицинский сотрудник латиноамериканского вида. Узрев нашу, легко определяемую на глаз компанию, он показал пальцем на доктора и, интимно подмигнув, с приятным акцентом сказал: большое говно!

Как мне потом доверительно поведали сотрудницы службы перевода (каковую в панике от нашествия «наших» завели в госпитале), этого способного малого не только быстро обучили произносить «говно» и «большое говно», но и внятно растолковали значение этих обиходных характеристик. С тех пор, тепло и сочувственно относясь к русскоязычным пациентам, парень регулярно и бескорыстно информировал их о профессиональных качествах медиков.

Русские, работая в местных фирмах, имея американских друзей вплоть до родственников, как ни крути, сохраняют то, что здесь называют популярным, но не поддающимся определению термином «русская ментальность». Въедливая вещь. Но вот что поражает: опасно близкий контакт американца с русской культурой и языком необратимо искажает и даже разрушает его внешний и внутренний облик. Не исключаются даже легкие изменения в физиологии.

Солидных лет и положения американский адвокат и экономист Джереми (Ерема по-нашему) Сомпсон, консультирующий нефтяные компании, в момент великого российского передела девяностых годов решил стать первопроходцем, приобщившись к бурлящей наваристым супом русской экономике. На пользу себе и экономике, как он наивно представлял. Будучи не каким-то там мальчишкой-авантюристом, а человеком обстоятельным, для начала взял в университете курс русского языка, а также по совету своей преподавательницы, а моей подруги стал захаживать ко мне на предмет «language exchange», то есть языкового обмена, что здесь порой практикуется. Предполагалось взаимное обогащение друг друга языками в непринужденной обстановке за чаем с печеньем.

Джереми явился в назначенное время, минута в минуту, в корректном сером костюме, простых с виду ботинках, чья стоимость безошибочно угадывалась как превышающая мой тогдашний месячный доход. Утвердил длинное крепкое тело на стуле, бросил брезгливый взгляд на рваные обои, разномастные стулья и продавленый помоечный диван, с опаской поставил кожаный портфель на пол и, смерив меня льдистым взглядом, торжественно представился: Джереми Сомпсон, эсквайр.

Караул! Эсквайр! Господи, как с ним говорить-то? Инопланетянин. Суперамерикан в стерильной пластиковой упаковке. С низким содержанием насыщенных жиров и холестерина.