Обще-житие (сборник)

В первой четверти случилось очень стыдное и страшное. Когда урок чтения был. На этом уроке мне вообще делать нечего, я уже в пять лет читала свободно. Меня и не вызывала Людмила Ивановна никогда — она знала. И велела мне никогда не смеяться, когда другие по складам читают. Но я все равно смеялась — только не вслух, а про себя. Я почему-то не такая, как они. Но об этом надо молчать. Обо всем лучше молчать и притворяться.

— Людмила Ивановна, можно выйти?

— Иди, иди.

Бежать недалеко, уборная рядом, на нашем первом этаже, а за ней сразу четыре ступеньки вниз и дверь во двор всегда настежь. Потому что уборщица тетя Клава ругается: черта ж мне кажный день за вами, барами, тут ухаживать! Оне, стал быть, нассут, а мне мыть за ими! Пущай вольным духом проветриватся!

Туда, сжимая ноги, еле дотерпела. Влетела, а там… ой!., дядька! Застыла в дверях. Почему он в нашей уборной? Штаны спущены, и оттуда вылез громадный, фиолетовый, как баклажан. И он это двумя руками держит.

— Девочка, хочешь потрогать? Подойди! Не бойся, потрогай!

Ужас! Скорей оттуда!

У моего братишки, ему два года, есть писька, маленький розовый стручок. У меня — нет. Мне мама объяснила, что мальчики и девочки устроены по-разному. У девочек, например, есть косички, а у мальчиков — нет. Девочки носят платьица, а мальчики — штанишки. И писают они тоже по-разному. Ну и ладно, раз так. Мало ли что…

Но этот дядька — урод, такого у людей быть не может. Или больной — скоро умрет от этого. Скорей в класс обратно! Писать даже расхотелось, непонятно куда все делось.

— Входи, — Людмила Ивановна пристально смотрит на меня. — Что случилось, ты почему такая красная?

— Ничего.

— Скажи что случилось!

— Ничего, Людмила Ивановна.

Никому не рассказала. Стыдно, стыдно, что это видела. Надо молчать.

После этого, хоть погибай, но — только в перемену, и только на второй этаж, там совсем взрослые, почти тетеньки, из десятого класса. С ними в уборную не страшно. Их всякий забоится.

Случись такое здесь, в Америке, с другой девочкой, все было бы по-другому. Мэрион не молчит, как ты, сощурив глаза и сжавши зубы. Она сама бы тут же все с подробностями выложила. И эта поздно повзрослевшая Мэрион всю жизнь объясняла бы этим уборным событием развод с мужем, ссоры с подругой, секущиеся волосы, расточительность не по средствам и аллергию на апельсины.

Нам с тобой, моя хорошая, повезло — все утряслось, комплекс не расцвел, скукожился, завял в стадии бутона и завалился в дальний закоулок памяти, валяется там без дела. Мало ли чего у нас было — даже советская власть. Она показывала нам кое-что пострашней, чем тот мужик с причиндалами. И то обошлись без психотерапевта. Чего смеешься?

Мы живем в большом доме, на самом высоком, четвертом, этаже. Два месяца назад на чердаке вспыхнул пожар. В толпе говорили: «Беспризорники подожгли. Всех бы их, мерзавцев, в колонию!» Мы в это время с мамой возвращались из гостей, от бабушки с дедом. У бабушки почему-то всегда вкуснее, чем у мамы. Около дома стояли три пожарные машины, пахло дымом, по тротуару текла вода и милиционеры никого не подпускали. Но мама их толкала и кричала: «Я здесь живу, пропустите! Я здесь живу!» Она прорвалась, нас с братишкой кинула на второй этаж к Лилиной и Колиной маме, а сама убежала. Я плакала, я боялась, что она сгорит. Орала и пинала дверь ботинком. Ихняя, Лили с Колей, мама совала мне конфеты, чтобы я замолчала. Не нужны мне ваши противные конфеты! Мама!!!

После пожара, под тем местом, где на чердаке горело, расплылось коричневое пятно, как ворона, и стал протекать потолок. Туда подставляли таз, а когда наполнится — корыто. Я устроила концерт — мы с братишкой в валенках, пальто и шапках (у нас не топили) сидели на маленьких стульчиках перед цинковым корытом. В него капала с потолка вода — по-разному. Я продала брату билет на концерт, чтобы всё по-правдашнему. Вырезала квадратик бумаги, раскрасила узорами и написала разноцветными буквами «Билет».

— Плати! Я буду кассир!

— Мам, дай пять копеек! — заканючил брат.

— Зачем тебе?

— Я деньги делать буду!

— Давно бы! Немного хоть бы вздохнули. Ну на, попробуй! Штаны подтяни. Ох, добытчик ты мой!

Братишка потер ногтем пятак, завернутый в серебряную бумажку от конфеты, — отпечаталась настоящая денежка. Я положила ее в карман. Капли ударялись в корыто то медленно с важным звуком: «бруммм!», то как птичка остреньким клювиком: «плим-плюм-цик». По воде в корыте расходились круги, можно смотреть. Мы аплодировали. Мама вошла с полотенцем из кухни, отвернулась, утерла глаза и тихо сказала: «Не надо так играть. Сейчас чаю горячего с сахаром налью. Согреемся». А нам игра нравилась. Хороший концерт! Почему не надо?