Общества неравенства

Соответственно, поразительно отметить, как мало успешные военные стратегии и институты Европы в XVIII и XIX веках напоминали добродетельные институты, которые рекомендовал Адам Смит в «Богатстве народов» (1776). В этом основополагающем тексте экономического либерализма Смит советовал правительствам придерживаться низких налогов и сбалансированных бюджетов (с небольшим государственным долгом или вообще без него), абсолютного уважения прав собственности и максимально интегрированных и конкурентных рынков труда и товаров. Во всех этих отношениях, утверждает Померанц, китайские институты в XVIII веке были гораздо более смитианскими, чем в Великобритании. В частности, китайские рынки были гораздо более интегрированными. Рынок зерна действовал на гораздо более широкой географической территории, а мобильность рабочей силы была значительно выше. Одной из причин этого было сохраняющееся влияние феодальных институтов в Европе, по крайней мере, до Французской революции. Крепостное право сохранялось в Восточной Европе до XIX века (в то время как в Китае оно почти полностью исчезло к началу XVI века). Кроме того, в восемнадцатом веке в Западной Европе, особенно в Великобритании и Франции, существовало больше ограничений на мобильность рабочей силы из-за законов о бедных и большой свободы действий, предоставленной местным элитам и сеньориальным судам для наложения принудительных норм на трудящиеся классы. Европа также страдала от преобладания церковной собственности, большая часть которой не могла быть продана.

И последнее, но не менее важное: налоги в Китае были намного ниже: едва ли 1–2 процента национального дохода по сравнению с 6–8 процентами в Европе в конце восемнадцатого века. Династия Цин придерживалась строгой бюджетной ортодоксии: налоги покрывали все расходы, и дефицита не было. Напротив, европейские государства, начиная с Франции и Великобритании, накопили значительный государственный долг, несмотря на более высокие налоги, особенно в военное время, поскольку налоговые поступления никогда не достаточными, чтобы покрыть исключительные расходы на войну вместе с процентными выплатами по накопленному долгу.

Накануне Французской революции и Франция, и Великобритания накопили государственные долги, близкие к годовому национальному доходу. К концу Американской революционной и Наполеоновской войн (1792–1815) государственный долг Великобритании достиг более 200 процентов национального дохода; долг был настолько велик, что треть налогов, уплаченных британскими налогоплательщиками в период с 1815 по 1914 год (в основном людьми со средним и низким уровнем дохода), была направлена на погашение долга и процентов (прибыль богачей, одолживших правительству деньги на оплату войн). Мы вернемся ко всему этому позже, когда будем рассматривать проблемы, связанные с государственным долгом и его возмещением в двадцатом и двадцать первом веках. На данном этапе отметим лишь, что эти колоссальные долги, похоже, не препятствовали европейскому развитию. Как и более высокие налоговые ставки Европы, ее долги помогли создать государственный и военный потенциал, который оказался решающим для усиления европейской мощи. Конечно, налоги и долги могли быть использованы для оплаты более полезных вещей, чем армии в долгосрочной перспективе (например, школ, больниц, дорог и чистой воды). Также, возможно, было бы предпочтительнее обложить налогом богатых, чем позволить им стать еще богаче, покупая государственные облигации. Ввиду жестокой межгосударственной конкуренции той эпохи, когда политическая власть находилась в руках богатых, было решено тратить деньги на вооруженные силы и финансировать их за счет государственного долга, что помогло обеспечить господство Европы над остальным миром.

О смитовских китайских и европейских торговцах опиумом

Абстрактно, спокойные, добродетельные институты Смита могли бы иметь смысл, если бы все страны приняли их в XVIII и XIX веках (хотя он недооценивал полезность налогов для финансирования производственных инвестиций и пренебрегал важностью образования и социального равенства для экономического развития). Но в мире, где некоторые страны развивают превосходный военный потенциал, самые добродетельные не всегда оказываются в выигрыше. История европейско-китайских отношений является тому примером. К XVIII веку Европа исчерпала запасы американского серебра, которым она оплачивала свою торговлю с Китаем и Индией, и европейцы опасались, что им нечего будет продавать в обмен на импортируемые шелк, текстиль, фарфор, специи и чай из этих двух азиатских гигантов. Соответственно, британцы попытались интенсифицировать выращивание опиума в Индии, чтобы экспортировать его китайским перекупщикам и потребителям, у которых появился вкус к этому наркотику. В течение восемнадцатого века торговля опиумом значительно расширилась, и в 1773 году Ост-Индская компания установила монополию на производство и экспорт наркотика из Бенгалии.