Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Если Эллис, столкнувшись^{128} с непосильной для него проблемой, просит помощи у матери, та лишь закатывает глаза и смеется. Когда же Эллис, наконец, справляется с задачей, мать говорит: «Вот видишь, какой ты упрямый».

Прошло 20 лет. Теперь Эллис сам смотрит, как его сын Карл бьется над той же задачей. В такие моменты Эллис отстраняется от сына и смеется, укоризненно покачивая головой. Потом он дразнит сына: например, достает из пакета конфету и, когда ребенок подходит, чтобы ее взять, роняет ее обратно в пакет. В конце концов Эллис решает задачу сам и говорит сыну: «Это я сделал, а не ты. Куда тебе до меня!»

Сложности жизни

Если бы вы расспросили у Гарольда, когда он стал взрослым, о его детской привязанности к родителям, он бы рассказал, что был очень сильно привязан к ним. Он вспомнил бы радостные праздники, вспомнил бы прочные узы, связывавшие его с мамой и папой. И это правда: родители почти всегда были чуткими к нуждам и потребностям Гарольда, и в голове его сложились устойчивые модели социального поведения. Гарольд рос открытым, доверчивым мальчиком. Зная, что его любили в детстве, он считал, что его будут любить и потом, когда он станет взрослым. Гарольд с огромной радостью вступал в общение с другими людьми. Когда жизнь поворачивалась к нему спиной, когда он впадал в ужасное настроение и начинал себя ненавидеть, Гарольд не отчуждался от людей (как правило) и не набрасывался на окружающих (как правило). Наоборот, он шел к другим людям, ожидая, что они раскроют ему свои объятия и помогут решить проблемы. Он говорил с людьми и не стесняясь просил их о помощи. Он без страха знакомился с новыми людьми, уверенный, что сумеет найти в них друзей.

Но реальную жизнь невозможно свести к ее типичным чертам. Гарольду в детстве приходилось терзаться страхами и испытывать потребности, которых его родители искренне не могли постичь. Они сами просто никогда не переживали ничего подобного и не могли понять, что происходило в душе сына. Было такое впечатление, что в сознании Гарольда был тайный духовный слой, отсутствовавший у его родителей; это были страхи, которых они не понимали, и надежды, которые они были не в силах разделить.

Когда Гарольду исполнилось семь лет, он начал панически бояться суббот. Он просыпался по утрам с мыслью о том, что сегодня вечером родители уйдут, как они уходили каждую субботу. Томительно тянулись часы, и Гарольд все это время уговаривал себя не плакать. Весь день он молился: «Боже, сделай так, чтобы я не заплакал, пожалуйста, сделай так, чтобы я не заплакал».

Он гулял во дворе, наблюдал за муравьями, играл в комнате в свои игрушки, но мысли о неминуемом приближении вечера не оставляли его ни на минуту. Он знал, что родители вечером уйдут, и знал также, что мальчики должны мужественно принимать это и не плакать. Но он знал и то, что не сможет следовать этому правилу, не сможет, как бы он ни старался. Каждую неделю он неизменно разражался слезами и припадал к входной двери, когда родители, захлопнув ее, уходили. Несколько лет приходящие няни с трудом отрывали его от двери и уводили в детскую, где им приходилось долго успокаивать мальчика.

Родители говорили ему, что он должен быть смелым, не быть плаксой, что он уже большой мальчик. Он все это знал и принимал кодекс поведения, которому должен был следовать; понимал, что ведет себя просто позорно. Все мальчики делились на тех, кто не плакал, когда родители уходили, и на тех (впрочем, один он был таким плохим), кто не мог делать того, что был обязан.

Роб и Джулия изо всех сил старались что-нибудь придумать, чтобы избежать этих душераздирающих сцен. Они напоминали сыну, что он без всяких слез каждый день уходит от них в школу и не испытывает при этом ни страха, ни тревоги. Но это не помогало. Гарольд все равно был уверен, что будет плакать и плохо себя вести, несмотря на отчаянное желание сделать все как нужно.