Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Однажды Роб заметил, что Гарольд опасливо ходит по дому, включая везде свет и закрывая все двери. «Ты пугаешься, когда мы уходим?» – спросил он Гарольда. Естественно, Гарольд ответил «нет», хотя подразумевал «да». Роб решил провести сына по дому и показать, что ему нечего бояться. Отец с сыном зашли в каждую комнату, и Роб продемонстрировал Гарольду их абсолютную пустоту. Роб считал маленькие пустые комнаты неопровержимым доказательством полной безопасности. Гарольду же казалось, что в углах этих огромных пустых залов непременно таится какое-то неясное и бесформенное зло. «Видишь? – спросил после этой импровизированной экскурсии Роб. – Тебе не о чем беспокоиться». Гарольд же понимал только одно: взрослые всегда говорят эту ерунду, когда смотрят на устрашающие вещи. Но делать было нечего, и мальчик угрюмо кивнул.

Джулия, усадив рядом с собой сына, начала убеждать его, что он должен быть храбрым. Эти его субботние сцены – просто из рук вон. В этот момент возникло одно из комических недоразумений, связанных с буквальностью детского мышления. Гарольд никогда прежде не слышал выражения «из рук вон» и почему-то решил, что в наказание за его поведение ему собираются отрезать руки. Он живо представил себе длинного тощего человека в длинном, до пола, плаще, с длинными, неопрятными волосами, на ходулях и размахивающего огромными ножницами. Несколько недель назад, по той же странной детской логике, он решил, что плачет, когда уходят родители, из-за того, что слишком быстро ест. И вот теперь ему предстоит еще и лишиться рук. Он подумал о крови, которая брызнет из запястий, подумал о том, как ему придется есть двумя обрубками. Сможет ли он и тогда быстро есть? Эти мысли неотвязно блуждали в голове Гарольда все время, пока Джулия терпеливо уговаривала и подбадривала его, и он, выслушав мать, покорно пообещал не плакать. Подобно пресс-секретарю, он понимал, что существует официальная точка зрения, которую он обязан озвучить. При этом он знал, что неизбежно расплачется.

Вечером он услышал, как мама включила фен. Это был зловещий знак того, что роковой момент неумолимо приближается и вот-вот наступит. На плите закипела вода – сейчас в ней сварят макароны с сыром для его одинокого ужина. Потом приехала няня.

Роб и Джулия, надев пальто, направились к двери. Гарольд, стоя в прихожей, смотрел им вслед. Приступ плача начался с предательских вздрагиваний груди и живота. Потом грудь начала бурно вздыматься, и Гарольду стоило неимоверного труда сдержать судорожный вдох. Глаза наполнились слезами, но он притворился, что не замечает их, хотя у него тут же защипало в носу, а челюсть начала мелко дрожать. Внутренности ухнули вниз. Теперь все его маленькое тело сотрясалось от рыданий, слезы текли на пол, но Гарольд не делал попыток скрыть или вытереть их. На этот раз он не сдвинулся с места и не побежал к двери. Он просто стоял в коридоре, глядя на уходящих родителей. Няня беспомощно топталась за его спиной. Гарольд плакал, трясясь всем телом.

«Я плохой, я плохой», – думал он. Стыд заливал его горячей волной. Он – мальчик, который плачет. От смятения в его голове причина и следствие поменялись местами. Он вообразил, что родители уходят из-за того, что он плачет.

Через несколько минут после их ухода Гарольд снял с кровати одеяло, собрал свои игрушки и расставил их вокруг себя, словно воздвигнув крепостную стену. Дети наделяют душой свои мягкие игрушки и общаются с ними так же, как верующие общаются с иконами. Пройдет много лет, и Гарольд будет вспоминать свое счастливое детство, оставив за скобками все неприятности и горести – все моменты отчуждения, одиночества, недопонимания, душевных травм и тайных страхов. Именно поэтому ни одна в мире биография не бывает точной – она пропускает подводные камни и течения. Именно поэтому познание человеком самого себя ограниченно. Лишь немногим очень одаренным людям удается осознать, как строятся в их головах модели поведения. Став взрослыми, мы прикрываем глубинные и таинственные внутренние процессы пеленой домыслов и надуманных теорий, но в детстве непостижимость мира предстает перед нами еще очень свежо и живо, иногда причиняя нам нестерпимую боль.

Глава 6. Годы учения