Общественные блага, перераспределение и поиск ренты

Частично тогда одним из мотивов для перераспределения доходов является простой случай экстерналии, когда я расстроен печальными обстоятельствами жизни других людей, которые могут быть мне близкими родственниками, дальними родственниками, друзьями или даже незнакомцами, о которых я случайно узнал. Жертвы наводнения в Венесуэле оказались бы отнесены к последней категории, но там же окажутся и те граждане Соединенных Штатов, которые находятся в бедственном положении. Тем не менее существует и другой мотив, который, как я считаю, можно назвать простым эгоизмом. Я страдаю от экстерналии, порожденной существованием других людей, которые находятся в лучшем положении, чем я. В этом нет ничего общего с упоминанием о последнем мотиве для перераспределения доходов, или по крайней мере это не принято называть экстерналией. Однако, если часть или все их доходы полностью будут переданы мне, мое благосостояние улучшится. По моему мнению, большая часть трансфертов правительственного дохода мотивирована этим довольно простым фактом. Не сомневаюсь, что мы сочувствуем бедным и готовы им помочь; но замечу, что помощь, которую мы распределяем для тех, кто может голосовать, значительно больше, чем сумма, распределяемая нами среди людей, которые не могут голосовать на наших выборах – например, граждане Конго.

Наше правительство производит трансферты тем, чей уровень благосостояния не очень высок, или тем, чье положение без этих трансфертов может заметно ухудшиться. Мы производим также значительные трансферты людям, которые живут в достатке, например фермерам. Все развитые страны имеют обширные программы для повышения цен на сельскохозяйственные товары, произведенные фермерами. Я мало что – если вообще что-то – могу сказать в пользу нашей программы, но она причиняет меньше вреда нефермерам, чем программы в Европейском союзе, Японии или Корее. Полагаю, что худшим единичным примером такого рода трансферта зажиточному меньшинству является поддержка производителей сахара на юге Флориды, большую часть которой получает одна семья. Но все же мы не грабим потребителей так бессовестно, как в других странах.

Во всех случаях эти крупные трансферты зажиточным фермерам объясняются политической властью фермеров. Когда эти программы впервые были запущены в США, фермерское сообщество было не столь преуспевающим на тот момент, как сейчас. Тем не менее они считались далеко не самыми бедными людьми в нашей экономике. Более того, эта программа фактически нанесла ущерб беднейшим слоям населения в сельскохозяйственном секторе – чернокожим издольщикам на юге страны. У владельцев земли, где были издольщики, дела шли хорошо, но они уже были достаточно обеспечены, даже если им было жалко себя. Конечно, в это время наша сельскохозяйственная программа набирала обороты, издольщики были чернокожими и не могли голосовать. Неудивительно, что их интересы по большому счету игнорировались, поскольку они жили на глухом юге. Очень многие из них двинулись на север, и машины большого города, контролирующие политическую жизнь, не только допустили их к голосованию, но и побуждали их к этому, если они голосовали «правильно». И даже больше, чем более поздние решения Верховного суда, способствовали улучшению положения чернокожего населения. Изначальная фермерская программа, хотя и в значительной степени помогала белым фермерам на Среднем Западе и в других областях, где было мало чернокожих, больше поддерживала землевладельцев Юга.

8. Обзор существующей системы

В этой главе внимание сосредоточено прежде всего на описании того, какие, собственно, действия предпринимают правительства разных стран, и в частности американское, в ответ на экстерналии. В ней я опираюсь преимущественно на модель, разработанную мною в моей книге «Экономика перераспределения дохода» (Tullock 1997). В некотором смысле она носит скорее описательный, чем теоретический, характер, но пришлось уделить определенное внимание рассмотрению вопроса о том, почему мы делаем то, что мы делаем.