Общежитие

49. Большой вокзал, или Одинокие глаза ротозея

Внутри новосибирский вокзал был как пасека. Как раскинувшаяся пасека под высоким небом. С везущимся чемоданом-калекой (тянул за полуоторвавшуюся ручку)Кропин продвигался вдоль деревянных диванов с пчелино-слипшимися, вялыми конгломератами людей, от которых изредка отрывались, жужжали и проносились мимо отдельные, так сказать, особи.Кропин совался на освободившееся местечко, но ему говорили строго— занято! Ага.Ясно. Извините. Дальше увозил чемодан. В уши лез постоянный, пристанционный, тарабарский голос. Вернее даже – вольный перевод его.Граждане пассажиры. Ага. Ясно. Десятый путь. Понятно. По-ез-д. Что вы говорите! Ту-ту.Дошло? Чего сидите-то? Олухи! Чешите! Голос был как болтающийся под потолком стропальщик. Из породы громогласных архангелов. Мгновенно сдёрнувшись (со скамьи), два пассажира чуть не пришибли Кропина чемоданами и даже, зацепив,поволокли его чемодан за собой, но, изловчившись,Кропин от них чемодан вырвал, отнял – и тут же сел на освободившееся место. В обнимку с чемоданом. А-а! Никто теперь не скажет «занято». Шалите!Завоевано у всех на глазах!

Сидел, откинутый на спинку скамьи, опустошённый. Всё время виделась проводница. Её непереносимое лицо в окне вагона. Лицо плачущего лемура… Уже борясь со слезами – встал. Поволокся с чемоданом куда-то. Что сказать, отец? «Занято», что ли? Махнул рукой. Зачем вообще садился?Сверху вновь задолбил по голове пристанционный. Опять призывающий куда-то бежать.

Нужно было перекомпостировать билет. Стоял в длинной очереди к одной из билетных касс. Чемодан сдал в камеру хранения на первом этаже. Прямо так, с полуоторванной ручкой. С большим ворчанием взяли. Надо бы багажные ремни, что ли, поискать. Может, продают тут где.

Впереди Кропина, человека через три, стоял тоже старик. Низенький,большеголовый. С коком на голове – как с перегорелой проволокой. Когда дошла очередь, он началискать по карманам деньги. Так же судорожно доставал их из бумажника. Сунул, наконец, под стекло. Заслонял коком всё, что за стеклом. На цыпочки вставал, учащённо дышал. Целое событие, оказывается, – покупка билета на поезд. Из кассы ему что-то сказали. А? Что? Повторите, пожалуйста. В репродукторе зло заколотилась картошка. Опять начал судорожно выворачивать всё из бумажника. Теперь уже мелочь. Близоруко, трясущимися руками набирал её на подоконничке. Толкал, толкал опять за стекло. И снова тянется, лапками цепляясь за подоконник. Ему выкинули билеты со сдачей бумажками. Отошёл и сразу на билеты уставился. Ничего не мог понять в них. Кок стоял как электростанция. Хотел было обратно… А! Сунул всё в задний карман брюк, пошёл, отираясь платком. Событие. Да, событие, чёрт бы его задрал совсем!

Подошла очередь Кропина, и он начал точно так же, как старик с коком, судорожно шарить по карманам, напрочь забыв, где деньги, где билет.(Да что же это такое! У всех стариков, что ли, одинаково?) Точно так же не понимал, что ему сыплется из репродуктора. Переспрашивал (а?), уточнял (как вы сказали?). Вытряхивал мелочь на подоконник, ничего не различая в ней, совал, совал её, подряд, как в пасть, лишь бы отстали… И вот уже выходит из очереди, деньгами осыпаясь как раджа (все бегают, собирают скачущие монеты, а он: спасибо вам! спасибо!). И ни черта не может понять в билете. Хочет снова – теперь уже вся очередь орет ему: В Два Тридцать! Что называется, в ухо. Какого? – уточняет пенсионер. Местного или московского? Мос-ков-ско-го! А местного, новосибирского? В шесть тридцать! (олух!) Ага. Спасибо. А если дальше представить? Что было бы дальше? К примеру, объявили бы посадку? Куда бы побежал пенсионер, вытаращив глаза? В какую сторону? Да, событие. Подряд выпил из автомата два стакана газировки. Точно, событие. Чёрт бы его побрал.

Каким-то старообразненьким развратным мальчишкой стоял и указывал ручкой Вождь, весь извозюканный золотой краской. Золотком. Рядом, как его корешки, как его воспитоны, бегали цыганские мужчины тринадцати-четырнадцати лет. Все в величайших брюках. Все точно бурые узкогрудые голуби с хохолками на головках. То ли высматривали чего бы слямзить, то ли спекулировали. Толстые отцы и дядья их – отдельно стояли. В рубахах навыпуск – как цветные ботвиньи. Почему-то были они все без крикливых своих женщин. Забастовка. Бросили мужей и деток. В воду. Плавайте, заразы! Усы на пузачах повело, перекосило.

Улыбаясь, Кропин смотрел какое-то время на цыган.

Прямо на середине зала, вокруг горки рюкзаков и чемоданов, сбился студенческий стройотряд. Парни и девчата. Все в зелёных куртках и штанах.Все хорошо оттаврованные в спины. Со значками, с нашлёпками на рукавах.Ну, понятно, парень пел. Сидя на чемодане. Затачивал на гитаре. Остальные,с гордостью поглядывая на людей, – подпевали:

…До свиданья, друзья, надо ехать.

Мне рукою махнёт суетливый вокзал,

И колёса закатятся смехом.