Общежитие

Сидел на низкой, без спинки скамье, один, сидел тоже облокотясь, как тот старик, взяв рукой руку, тяжело задумавшись. В душе вроде бы летал тихий ангел. У каждого бывают такие минуты… Покосился на присевшую на скамью женщину с девочкой лет пяти-шести, красиво одетой, с белым вздутым бантом на голове. Сама женщина тоже была во всём новом: строгий серый костюм, какие надевают сельские учительницы на праздники, на экзамены, красивые туфли на стройных ногах. На голове – уложенные косы. Тяжелые, улитовые. Узкое белое лицо… Тоже, наверное, они проездом. Кропин отвернулся. Блуждал взглядом. Однако услышал всхлипывания. А дальше неудержимый плач раздался. Рыдания.

– Что! Что такое! – как от тока подкинулся старик. И вскочил: – Что с вами?

Лицо женщины стало неузнаваемым. Перед Кропиным дёргалась, рыдала вдруг ожившая, страшно искажающаяся театральная маска! Одна из двух, что висят всегда в театре на занавесе! Челюсть хлопалась, точно привязанная, из глаз слёзы изливались как жар, как лава!

– Я… я… Мы! Помогите! Спасите! Мы… – Губы женщины дергались. В подбородке словно ёрзала кость.

– Да успокойтесь, успокойтесь! – Кропин метался возле женщины:– Прошу вас! – (Господи, да что же это!) – Ну, скажите, скажите мне, что случилось? Скажите!

Её ребёнок вдруг начал лезть, заюливать к ней в колени. Точно прятался, спасался. Словно не давал, чтобы она говорила. Охватывал ручонками. А женщина уже – как каркала. Куда-то вверх, в небо:

– Всё! Всё, мы пропали! Деньги! Чемодан! О, какие негодяи! Украсть!У женщины с ребёнком! О-о!

– Где? где украли? Когда?! – Кропин сидел уже рядом, прямой, дёргался от вскриков женщины.

– Сегодня! Как только с поезда! Утром! О, господи! Сумку! Чемодан!В сумке документы! деньги! билеты! О-о-о! В чужом городе! За тысячи километров от дома!..

Два-три человека приостановились, раскрыв рты. «У неё документы украли. Чемодан», – как мать, объяснял им Кропин, приобняв пригнувшуюся,невыносимо скулящую женщину, другую свою руку отдав ей на растерзанье.Её ледяным, мокрым, судорожно хватающим пальцам. «Идите, идите», – говорил уже слишком задержавшимся зевакам. А девочка всё дёргала мать за руку, плакала, перекашивая лицо: «Мама, не плачь. Мама…»

Женщина как-то взяла себя в руки, начала рассказывать, вытирая лицо платком. Они с дочерью были в Туркмении. Ездили к больной матери женщины, бабушке девочки. Не виделись три года. («Я учительница начальной школы. Любовь Петровна Журенко. Работаю в Приморье. В деревне Ракитовка. (Это от станции Дальнереченская ещё семьдесят километров. В сторону, в тайгу, на автобусе.) Попала туда по распределению. Так и осталась там. Десять лет уже прошло. Там и Вера родилась. В садик в старшую группу сейчас ходит. На следующий год уже ко мне пойдет, в школу».) Ну прожили они с мамой и бабушкой почти два месяца. И как ни тяжело было расставаться, как ни тяжело было оставлять больную женщину (инвалида второй группы), ехать назад надо. К первому сентября – на работу. До Новосибирска доехали нормально…

– …И вот сошли с поезда, идём по перрону в толпе, к вокзалу, где нам нужно закомпостировать билет и переждать шесть часов до нашего поезда. У Верочки бант развязался, остановились, я завязываю, люди толкают, все с поезда, оглянулась: ни чемодана, ни сумки. О, негодяи! О-о! Надо было кричать, звать на помощь, а я иду дальше с дочерью, как по голове ударенная. Так и вошли в вокзал. Как будто ничего у нас не было с собой. Ни чемодана, ни сумки. И все идут, не подозревают даже – что среди них произошло. Вот только что. О Господи! Что делать? В чужом городе! Ни одного знакомого!За тысячи километров от дома!..

Кропин спросил, были ли они в милиции? Заявили ли? Ну конечно были, конечно были. Здесь же на станции, в вокзале. Сначала смотрели там с недоверием, с подозрением, как на аферистку какую-то. (Ведь ни документов, ничего!) Потом всё же записали данные. Фамилию, адрес, место работы. Составили протокол. Сказали, что будут искать. Чтоб заходили. Как в насмешку. Как в магазин какой. В комиссионку. Пока, мол, этого товара нет.Но – заходите. Господи, ну где они найдут?! Кого?! Ведь тысячи людей через этот вокзал проходят! Тысячи! Господи, что делать! Ребёнок не кормлен, голодный!.. (Бант девчонки понурился. Как какой-то посторонний головке стрекозёл. Было видно, что он привязан.)

Кропин спросил, сколько стоит билет. Ну до этой станции, до Дальнереченской. Оказалось, восемьдесят два рубля. Страшно даже сказать. Узнавали в кассе. Взрослый и детский. На Веру ведь тоже надо. Цена показалась Кропину великоватой. Для железной дороги. Не самолёт же. Впрочем, пилить-то надо ещё четверо суток. Да ещё и автобусом потом. Это же на краю земли. Эта их Ракитовка… У Кропина было сто пятьдесят рублей… Если не хватит на обратный билет… Якову Ивановичу позвонить? Нет, не доберётся до почты… Новосёлов! Новосёлов Саша вышлет. Телеграфом. На обратный путь. Телеграмму ему – и порядок. Вышлет сразу, не подведёт!