Общежитие

– Вот что, Любовь Петровна… Я вам дам на билеты, и до Дальнереченской, и до вашей Ракитовки, а до дома доберётесь, вышлете мне… Хватит уже с вас тут всего… Согласны?

Женщина на него как-то странно, испуганно посмотрела. Как будто резко остановилась перед ним на бегу. И в следующий миг Кропин вырывал руку, которую она хватала и пыталась поцеловать. (Ну-ну! Что вы делаете!Право!) Это была кульминация всего, апофеоз. Дальше торопливо отсчитывал деньги. Ещё добавил. Ещё. На еду же надо, на еду. Да мало ли в дороге! На постель. Вот – сто двадцать рублей. (Новый взрыв плача. Обильного, счастливого.) Уже быстро писал адрес. Вырвал листок. Протянул. (Женщина говорила как в бреду, неостановимо. Прижимала деньги и бумажку к груди.)Предложил сам пойти купить билеты. Что вы! Что вы! – хватали его ледяные руки. Зубы женщины стучали. Дмитрий Алексеевич! Что вы! Ни в коем случае! Успел крикнуть им, уже бегущим, что телеграфом не нужно, не нужно!Простым переводом! Простым!.. дешевле… будет… С умилением смотрел на быстро идущую, сразу обретшую гордую осанку стройную женщину, на её ладную, подпрыгивающую сбоку девочку с вздутым бантом. Набегали слезы.Сентиментальный старик. Совсем сентиментальный… Посидев минут десять,успокоившись, тоже пошёл к вокзалу. Поесть там, что ли, где. Да и печёт.Облачко девалось куда-то. Солнце стало оголённым, сильным. Солнцу словно рьяно прислуживали тонконогие фиолетовые комарики. Как бы давление опять не нагнать. Да и переживания эти…

Проходя по кассовому залу, увидел их в одной из очередей. Они замахали ему. Девочка запрыгала. Женщина показывала, показывала на табло.Там уже горело – Харьков-Владивосток. Свободные места есть. Ну что ж.Всё хорошо. Очень рад за вас. Он покивал им, как бы прощаясь. Шёл дальше,стеснительно улыбался, подёргивал себя за ухо. Приятно всё же сделать людям доброе дело. Приятно. Чего уж.

Сидел опять среди людей, среди пассажиров. Было легко на душе, свободно. Забыл даже, что собирался поесть. Как-то незаметно для себя стал следить за девчонкой лет шестнадцати. Сидящей напротив. Девчонка эта,явно деревенская, с раздёрнутым, без затей, пробором на голове, с косичками, всё время подавалась вперед и как-то наглядно, по-деревенски, принималась думать. (О парне? о маме с тятей? о своей Ракитовке какой-нибудь?) Подступала словно к чему-то очень важному для себя. Потом, точно ухватив ответ, откидывалась на спинку скамьи – и лицо её прятало быструю счастливую улыбку. Снова приклонялась. К серьёзному, важному. И Кропин с умилением смотрел на эти сшибки чувств и ума. Губы непроизвольно шептали: да, да, милая! Для счастья ты живешь, для будущих своих детей, для любви,да, да!.. Почувствовал на щёкахслезы. Ах ты боже мой! Опять! Сразу поднялся, стал выбираться из ряда, через ноги, вещи. А девушка с улыбкой всё вслушивалась в себя, даже не заметила поспешно лезущего старика с отпавшей, прямо-таки крокодиловой челюстью.

На новом месте уже с удивлением наблюдал (да что за осёл такой!только б наблюдать!) за женщиной лет пятидесяти. Тоже сидящей напротив.Женщина разворачивала еду рядом с собой. Женщине было неудобно: короткие круглые ножки её ёрзали, дёргались над полом. Синхронно болтались и две медальки на её жакете. Глазиро̀ванные, так сказать, ветеранской кровью. Но почему их две у неё оказалось? На двух работах, что ли, получила?.. Сразу вспомнил свое пятидесятилетие. В ту далекую уже весну были поздравления. Как сказал Тарбагатай Катонкарагаевич, эдакая сладостная, юбилейная экзекуция от общественности. Брызгался звонками домашний телефон. Подходил к нему. Отвечал. Не узнавая себя. Этак устало… Подумаешь – пятьдесят… Ну и что?.. Работает человек, не высовывается, при чём тут пятьдесят?.. Ни к чему это всё, честное слово, ни к чему… Спасибо, конечно, но, право!.. Отходя от телефона, смотрел на список фамилий, выписанный им вразброс на лист. Все фамилии были как загадочные планеты. Взял ручку, сбил их в столбец. Фамилии стали смотреть с угрозой. Некоторые подчеркнул. Кто позвонил. И всё же непозвонивших оставалось ещё много… При новых звонках – срывался. Хватал трубку. Но опять будто кто-то совсем другой – вконец уставшийот поздравлений: Подумаешь – пятьдесят… Право! Стыдно даже. Ни к чему…

Дали грамоту. (Ветеранских медалей тогда ещё не было. Не давали.) Подарок. Будильник. В коробке. Дружно аплодировали, провожая со сцены. Сердце сладостно обмирало. Весь вспотел. На месте, когда садился, дёргали на разные стороны за руки. По плечам также хлопали, бухали в спину. Ощутимо… Право… подумаешь… ни к чему… спасибо…

Дома всю ночь не спал. Как будто все в лихорадке, набегали и набегали улыбки. Ох, слаб человек, ох, слаб… На другой день утром боязливо ловил глаза встречных. Идя на работе по коридору. Но – ни гу-гу. Ничего о вчерашнем. Кроме обычных приветствий. Забыли. Уже забыли. Хватит, Кропин,хватит! – говорил он себе. Ох, слаб человек, ох, слаб… Да-а…