Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022

То оружие, в которое обратил себя автор «Стали», принадлежало партии. И партия использовала его по своему усмотрению. Для здания соцреализма тело Островского играло почти ту же роль, что тело Ленина для социализма. Оно превратилось в фетиш, объект поклонения, а его книга — в болванчик канона, пустую догму, доступную любым манипуляциям, в источник уже новых клише — клише второго порядка, которыми была заполнена советская литература.

* * *

К концу советской эпохи большая часть критически настроенных читателей воспринимала «Как закалялась сталь» как документ скорее идеологии, чем литературы. Чтобы увидеть в этом романе нечто иное, нужно произвести по отношению к нему то самое — незаконное здесь — остранение, очистить его от мифа. Тогда становится видно тайное желание письма Островского — желание стереться в тексте человека, уже почти стершегося в жизни.

Для перехода тела в текст нужно совершить главный авангардистский жест — разрушить границу между культурой и реальностью, но полностью лишить этот жест утопического эмансипирующего заряда. Несмотря на свою истовую коммунистическую веру, Островский здесь близок авторам, представляющим изнанку авангарда, авторам, не верившим в освободительную силу искусства, но знавшим смертельную страсть письма, — таким как Хармс или Кафка. Твердый конформист, исступленный партиец, он оказывается среди своих соседей по соцреализму случайным гостем из другого, страшного мира.

Радикальному автору всегда мешает талант, он отвлекает его и задерживает, хотя именно благодаря такому трению и рождаются великие тексты. Не обладавший большим талантом Островский смог пойти в своем самоотречении до конца — без остатка раствориться в каноне, стать его перегноем. Это, наверное, не делает его хорошим писателем, но точно делает его писателем настоящим.

№ 36, 21 октября 2022

Образ действия. Вместе

Битва за «Стоунволл». История бунта, с которого начался ЛГБТ-активизм (Никита Солдатов, 2019)

Протест

27 июня 1969 года Ивонн Риттер собиралась провести вечер в своем любимом баре — впервые с настоящим удостоверением личности. В тот день ей исполнилось 18 лет, и это стоило отметить: пить и просто находиться в барах теперь можно было легально. Ради праздничной вечеринки Ивонн стащила у матери косметику и платье, взяла у знакомой десятисантиметровые черные шпильки и отправилась к подруге Кики, от дома которой было легче добраться до бара на Кристофер-стрит.

В бар они приехали к десяти вечера. Там было не протолкнуться, играли песни The Rolling Stones и The Supremes и выступали танцоры go-go в золотых плавках. Подруги выпили по несколько шотов и отправились танцевать в ожидании друзей, которые обещали приехать ближе к ночи. Но друзья так и не приехали. Около двадцати минут второго в баре зажглись белые лампы — это значило, что вот-вот нагрянет полиция и надо перестать танцевать. Вскоре действительно появилось несколько полицейских в штатском, и посетителей выстроили в шеренгу для проверки документов. Ивонн попыталась сбежать через окно в туалете, но один из полицейских схватил ее в последний момент. Ивонн не столько боялась, что ее арестуют, сколько того, что ее фото попадет в газеты и родители увидят ее в мамином платье. Ивонн Риттер была транссексуалом, и в удостоверении личности, которое она получила в тот день, стояло имя Стив Риттер. Свой день рождения Стив/Ивонн приехал отмечать в бар «Стоунволл-инн» — в тот самый день, с которого принято отсчитывать историю современного ЛГБТ-движения и борьбы за права гомосексуалов.

Среди посетителей «Стоунволла» в тот вечер были белые, чернокожие и латиноамериканцы, транссексуалы, трансвеститы, несовершеннолетние хастлеры c Таймс-сквер, 30-летние геи и лесбиянки среднего достатка. Все они, как и Ивонн, удивились неожиданному рейду — предыдущий прошел всего за несколько дней до этого. По законам штата лицам, ведущим себя вызывающе и нарушающим общественный порядок, запрещалось продавать алкоголь — демонстрация гомосексуальности считалась нарушением общественного порядка, поэтому формально в гей-барах открытым геям нельзя было отпускать спиртное. Раз в месяц полицейские устраивали плановый рейд — приезжали в будний день непоздним вечером, когда народу не так много, предупреждали владельцев о визите, геи заблаговременно переставали обниматься, бармены прятали алкоголь, полицейские проверяли документы, избивали пару посетителей, получали от хозяев взятку в 1200 долларов, и жизнь продолжалась. В этот раз все было не так.