Обычное зло

И левой ноги нет. Выше колена отпилили доктора, матерясь и вливая водку в себя и раненого. Штанина неловко подвернута. А правая нога на месте, но вместо уместного здесь берца обута почему-то в мягкий дешевый ботинок. Фетровая дрянь.

У меня бабка такое «прощай, молодость» звала, пока жива еще была.

– Не ори, тетка! – глухо повторил парень. Русые волосы, почему-то мокрые от пота, хотя осень у нас уже, осень в полный рост, прилипли ко лбу. – Жить-то надо на что-то. Не ворую же…

– Милиция! – заблажила баба. – Попрошайка здеся! Бродяга! Ну-ка документы проверьте, что за петух!

Заклинило ее на этой птице, что ли.

Парень молча сопел, поглядывая по сторонам. Щетка светлых усов – старше чтобы казаться? наверное… – шевелилась от беззвучного мата. Но не вслух, воспитанный. Баба тем временем размахивала пакетом, откуда то выныривал, то прятался обратно замотанный в полиэтилен лук.

Вот ее возраст сходу не скажу: от пятидесяти и ближе к могиле. Замотанная жизнью, раздраженная, злая. Крашеные кудряшки над поросячьей мордой с висящей на подбородках маской. Цветастая куртка с капюшоном не молодила ее, скорее казалась тайком краденой с манекена в магазине вещью.

И вся тетка была такая. Краденая у родителей в детстве, воспитанная по собачьим будкам, замужем без любви и с детьми не от Бога. Печальное зрелище, даже если бы молчала.

А она еще и голосит.

Мне в горло откуда-то снизу толкнулся горький комок, повисел и рухнул обратно, как бывает от плохой водки. А если это знак?.. Рано судить.

Двое полицейских в мешковатой черной форме, таких же темных масках, делающих их из служителей закона невнятными могильщиками времен эпидемии, уже проталкивались через небольшую группу зрителей. Пара девчонок снимала все на телефоны, профессорского вида господин, щурясь, разглядывал награды на груди парня.

Ценитель, наверное. Фалерист саратовский.

– Стршйлейтнтквсов! Что случилось? – осведомился полицейский. Представился он такой скороговоркой, что вычленить оттуда звание и фамилию не представлялось возможным. – Документики попрошу!

Парень так и сидел, набычившись: убирать клочок картона с размытой надписью маркером «Христа ради… Кто сколько… Спасибо» было поздно. Баба охотно полезла в пакет, ныряя толстой короткой ручонкой в лук, то доставая, то пряча обратно криво отрезанный в магазине обглодок розовой колбасы. И кивала, кивала как заводная игрушка, попутно что-то плетя о надоевших мошенниках. О ворах. О ненависти.

Второй полицейский подошел к парню, наклонился и несильно тряхнул за плечо:

– Паспорт есть?

Тот поднял голову, глянул на равнодушного на самом деле ко всему мента, неловко полез во внутренний карман, звякнув орденами.

– Российского нет… Вот, дэнээр. Там жил. Воевал…

Последнее слово повисло в сыром воздухе, словно ругательство. Он достал красную книжку с некоронованным, будто прижатым сверху тяжестью слов «Донецкая народная республика» двуглавым орлом. Раскрыл ее, показывая, но полицейский выдернул документ из рук и, не глядя, сунул в карман.

Мне бы идти дальше, не моя война, не мои проблемы, а… Вот нет же. Слиплось все в комок, начиная с рухнувшей страны и танцующего по пьянке гаранта, ебаного капитализма, победившего совесть, людей этих, когда-то самых читающих, а на деле – не люди, а бляди. Знаки… Все вокруг знаки.

Заслонив картинку от недовольно буркнувшей девчонки, я сделал пару шагов и уперся в одного из полицейских. В того, что невнятный. Впрочем, второй и вовсе не представился, Бог ведает, какой бы он речитатив издал.

– Я… Ну, типа свидетель, – сглотнул окончательно горечь во рту, кашлянул. – Эта женщина сама к нему полезла. Не приставал он к ней, не просил ничего.

Видимо, старший, и, по-моему, лейтенант, судя по всему, Квасов смотрел на меня спокойно и равнодушно. В глазах его кусочками линялого неба светилось сакральное знание обо всем, точно у буддиста со стажем. Нирвана в процессе достижения.

От него пахло чесноком, сырой кожей и потом.

– Паспорт есть? – помолчав, спросил он. – Российский. С пропиской.

Куда там работникам колл-центров и прочей коммерческой братии – разработчикам скриптов для клиентов – до обычного саратовского полисмена. У того это впитано с молоком матери и самогоном отца.

Я достал паспорт и протянул ему. Старший лейтенант лениво открыл разворот, привычно глянув на меня, затем на фото.

– Маску поднимите. Ага. Ладно.

Похож, стало быть. Потом он пролистнул чистые страницы до отметки о регистрации. Энгельс. Сойдет. Размашисто протянул мне обратно, да резко, что из-за края обложки вниз, в лужу, посыпались медицинский полис, зеленый листок СНИЛС и какие-то случайные бумажки.

Спасибо, документы ламинированы, но выуживать из грязи пришлось. Записки так и оставил плавать, недосуг даже выяснять, что там у меня хранилось. Ничего важного, надеюсь.

К листьям их. Прах к праху.

– Идите! – сверху вниз сообщил мне старший лейтенант. – Не мешайте работе полиции.

Я разогнулся, вытирая полис о штанину. Одну сторону, вторую. Спасибо, паспорт не уронили: ни он, ни я.

– Извините, – вдруг сказал он и козырнул. Так же лениво, как и все остальное, но все же.