Обычное зло

– Ножи в топку, – медленно говорит Александр. – Там собаки, бродячие. От них, если что, палками надо отбиваться. Батарейки с фонарями Андрей возьмет. За тобой, Алексис, вода. А я придумаю с оружием что-нибудь.

Ребята кивают.

– Пойдем завтра ночью, если дождя не будет. Сейчас жара, окна открыты, пробирайтесь тихо. Если кого родаки засекут, не признавайтесь, что вместе в лагерь собрались. Всех накажут.

Над ржавыми воротами, наглухо запертыми на висячий замок, висит табличка "ПИО…РСКИ… ЛАГЕР… В…ТОК". Часть букв отвалилась и пропала уже давно. Лагерь закрыли в начале девяностых, от безденежья умиравшего в муках завода. С тех пор он медленно разрушался, не нужный никому.

Лешка несколько раз щелкает вспышкой телефона:

– Выложу Вконтакте, это будет бомба!

– Родители же увидят… А как внутрь попасть? – растерянно спрашивает Андрей, водя по воротам лучом фонаря.

– Пошли, там дыра в заборе есть. Танк проедет, – Александр сосредоточен. Он держит свою палку, как меч. Нацелив вперед. Собак не слышно, но это не значит, что их нет.

– Ага… – бормочет откуда-то сбоку Лешка. Ему достался самый маленький фонарь, с коротким острым лучом. Джедай какой-то, если бы не суета и легкая бестолковость. – Есть дырка, полезли!

По заваленной листьями и давно упавшими ветками аллее, ребята вышли к корпусам. В неровном свете фонарей старые здания кажутся огромными, выступающими из темноты чудовищами. Оскалы разбитых стекол, череда пустых проемов вовсе без рам, облупившиеся стены и колонны у входа. Везде видна дранка крест-накрест под отвалившимися пластами штукатурки.

– Зал дальше и направо, возле памятника с пионером, – напоминает Андрей и так всем известное. – Может, не пойдем через него? Если дальняя комната, обойдем и в окно залезем?

Александр отрицательно качает головой:

– Окна высокие, а лестницы нет. Так пройдем, через зал.

Постамент с гипсовым пионером грязен до невозможности, сама фигура давно лишилась рук и горна. Хорошо, голова на месте. Наш ответ Венере Милосской…

Высокие двери плотно прикрыты, но не заперты. Лешка почти повисает на ручке, тянет, но сил ему не хватает. Александр отстраняет его, сует мешающие палку и фонарь, и рывком открывает дверь. Протяжный скрип петель эхом проносится по темному лагерю.

Внутри разруха. Сваленные прямо на грязный пол плакаты, портреты каких-то мужиков при галстуках, поломанные стулья. В углу холла до потолка стопка панцирных сеток от кроватей.

Лучи фонарей качают тени. Кажется, что вся эта свалка шевелится и живет своей жизнью.

– Страшно чего-то, – тихо говорит Андрей. Он облизывает пересохшие губы и невольно оглядывается на прямоугольник открытой двери.

– Чего здесь бояться? – уверенно спрашивает Александр и пинает попавшийся под ноги сверток бумаг. – Даже бомжей нет. И про собак наврали. Никого тут нет!

Лешка идет в глубину холла, где на стене так и висит запыленное ВСЕГДА ГОТОВ! под острыми зубцами пламени. Снова щелкает камерой телефона, вырывая из темноты портрет Ленина и стойку для горнов. К сожалению, пустую.

– Вон еще дверь, наверное, в зал! Пойдем!

Андрей чувствует липкий страх, как будто кто–то держит его за плечо холодными пальцами.

– Ребят… Пошли отсюда, а? – жалобно говорит он. Вся затея кажется ему ненужной.

– Да уже пришли, чего сворачивать? – деланно удивляется Александр. Ему тоже жутковато, но показывать это не хочется.

Они догоняют Лешку, отпихивая ногами разный хлам с дороги, и заходят в зал. Здесь к запаху пыли и чего-то лесного примешивается сладковатый аромат разложения.

– Кто тут сдох? – по-прежнему веселится Лешка. Вот кому ни капли не страшно, он в любимой стихии поиска приключений. На свою и чужие задницы.

Александр молча освещает зал. Фонарь выхватывает сдвинутые в стороны сидения, скрепленные по пять длинными рейками сзади. Грязный проход к сцене. Ступеньки. Трибуна слева с изображением пионерского значка, рядом с ней – длинный стол. Над столом, по центру, прищуренный Ильич, словно одобряющий все это запустение. Или приветствующий редких гостей? Кто его поймет.

– А прикольно было раньше, да? – Лешка бежит к сцене, легко вскакивает на нее с пола, минуя ступеньки и становится за трибуну. – Дорогие друзья! Мне выпала честь выступить перед вами…

Он кривляется в лучах направленных на него фонарей, как персонаж кукольного театра – маленький, юркий, словно подвешенный на невидимых нитках. Потом внезапно ныряет под трибуну и снова показывается – уже в косо повязанном алом галстуке и смешной синей пилотке на голове.

– Взвейтесь, кострами, си-и-ние ночи, мы – пионеры, дети рабочих! – каким–то не своим, более взрослым и хорошо поставленным голосом поет он. Андрей чувствует, что сейчас описается. Он искоса смотрит на Александра. Тот плотно сжимает губы, весь напряженный, как струна.

– Клич пионеров – всегда! Будь! Готов! – ударяя на каждом слове, заканчивает Лешка, вскинув руку в пионерском салюте. Или уже не он? То ли от света фонарей, то ли по какой еще причине лицо его стремительно меняется, он сам становится то выше, то ниже. Кажется, что фигура его за трибуной расплывается и двоится.