Обычное зло

– А не поймет никто. Коллеги уже лет пятнадцать, отношения хорошие всегда были. Профессор его прикрывал сколько раз, чтобы за пьянку не выгнали, а видишь, как оно вышло… Это все та же дежурная медсестра рассказала, сама чуть не плачет. Она с утра встала, из сестринской зашла в ординаторскую, а там такая вот печаль. Витька с напарником попытались разобраться, но этого пожилого допрашивать без толку, так и увезли невменяемого. В камере доспит, может чего и вспомнит.

Друзья отхлебнули пиво почти одновременно, даже не чокаясь, словно помянули никому из них неизвестного профессора.

– Начали потом разбираться, с чего покойного на работу принесло. Не его дежурство, да после смерти жены, лучше б дома отоспался. Оказалось, звонил ему пожилой. Сам ни хрена не помнит, но на мобильниках звонок остался, в два часа ночи. А у пожилого полный провал в памяти, говорит, выпил, но один, помянул покойницу бутылочкой и спать. Никому не звонил, второй бутылки не было, приезд профессора не помнит. Обычная бытовуха, сколько у нас так народа по пьяни друзей режет…

– Криминал вижу, а с психологией-то что? – отозвался Разлукаев.

– С психологией… – Чихин повертел в руках полупустую кружку, глядя куда-то в сторону. – А вот что. Надежду и этого, пожилого, посадили, естественно. Улики на руках, возражений не было. Бабе шесть лет, пожилому восемь впаяли. Но Витька мент был правильный, почувствовал нечто такое… Не то он что-то почувствовал. Узнал, что у профессора было ценного. Машина барахло, японка прошлого века, дача маленькая, тоже говно, а вот квартира – шикарная. Старый фонд, в самом центре, потолки по четыре метра, метраж огромный. Прикинь, сколько стоит? А наследников нет. У них с женой детей не было, сам профессор детдомовский, а ее родители умерли давно. Ничья получается квартира. Витька дальше роет – и вот что откопал: профессор, бабник старый, царство ему небесное, был женат первый раз. Давно, в другом городе, девятнадцать лет ему было, по залету, небось. Как женился, так и развелся, считай, сразу. И с тех пор никто из знакомых от него ничего про ту семью не слышал. А там родился шустрый такой паренек, когда паспорт получал, все данные сменил – ненавидел он отца-то, что закономерно. Вырос паренек с этой ненавистью и общей бытовой неустроенностью, но не спился, выжил и выучился. На доктора, видимо, папины гены так отразились. Витек не поленился в тот город запрос накатать, хотя дела и закрыты уже были. Ответ интересный получил, с фотографией наследника профессора. Единственного и законного…

Чихин примолк на мгновение, глотнул пива.

– Фотография того самого молодого доктора, который Артем. Витька его прижал, без мордобоя, но есть у них свои ментовские штучки – не захочешь, а все расскажешь. Иначе больно очень. Приехал Артем в наш славный город, фамилия-имя другие, профессия позволяет, и устроился в отделение к отцу. Ждал момента подходящего свое забрать, а когда мачеху привезли на операцию, тут у него в голове и щелкнуло. В капельницу лекарство подколоть – две секунды, упаковку любовнице папиной подсунуть тоже недолго. А вечером решил и самого родителя упокоить, остался в хозчасти, там никто не проверяет, ночью вылез, пошел в ординаторскую. Там пожилой уже храпит, но он ему успокоительного еще подколол, подмышку, никто ничего и не заметил. Да и не искал, чего там искать! Потом с телефона того же пожилого папу набрал, приезжайте, уважаемый, тут больной поступил, сложный случай, а пожилой пьян смертельно, боюсь, мол, я не справлюсь, а он на столе отрежет не то. Вот профессор и примчался.

– Выпустили этих-то? – Разлукаев даже загрустил от такой развязки. Дальнейшая судьба Артема его как-то и не заинтересовала.

– Надежду выпустили, а пожилой умудрился успеть повеситься там, у хозяина. Совесть замучила за то, чего и не делал.

Муха продолжала долбиться в окно, то успокаиваясь, то снова нервно жужжа. Ведь там, за стеклом, совершенно другая жизнь.

Чище и лучше нашей.

Иди к нам

Раньше тут хранили овощи. Запахи капусты и гнилой картошки въелись в земляные стены, в пол. Ими же, кажется, провоняли ржавые железные стеллажи. К этому неприятному запаху примешивался другой, сортирный, шедший от стоявшего в дальнем углу ведра с крышкой.

– Меня Эдик зовут, – решил нарушить молчание парень, пытаясь удобнее сесть на ящике. Расположиться с комфортом или выбраться отсюда мешала короткая толстая цепь, звякавшая при каждом движении. Ногу, на щиколотке которой цепь заканчивалась кольцом, приходилось держать почти прижатой к стене.

– Гаянэ… – безучастно отозвалась девушка, сидевшая у другой стены, метрах в двух от мужчины. Волосы у нее торчали слипшимися черными прядями из-под пестрой вязаной шапочки, на тонкой скуле темнел синяк. Вся она была грязноватая, тощая, потасканная какая–то, хоть и молодая, похоже.

Тут все было такое – грязноватое и мутное, под стать девушке. Только ее красная куртка, вся в потеках, была единственным ярким пятном в подвале, а так – серость, ржавчина и гниль.