Обыкновенная семейная сцена

Но вернемся на неосвещенный проулок, где Дмитрий Сергеевич вместо того, чтобы ударить молодого Игнатова неожиданно заключил его в крепкие объятия, и в каком-то лихорадочном припадке, сотрясаясь всем телом, зарыдал у него на плече. Впечатление на молодого человека этот прием произвел колоссальное. Он и сам вдруг разразился плачем еще более безудержным, как будто заразившись, точно и у него в этот момент внутри что-то оборвалось. Затем кое-как высвободившись из могучих объятий, он с отчаянием бросился в самые нетерпеливые извинения:

–Дмитрий Сергеевич, миленький, простите меня, не знаю, что на меня нашло, – я злой, злой! – и он так и бухнулся Пряникову в ноги, проговорив это. Тот аж остолбенел от изумления.

–Что ты, Данечка, что ты, сынок! – воскликнул Пряников и сам упал на колени. – Ах, я идиот проклятый, до чего довел юношу!.. ну чего я лез-то!.. – произнес он обыкновенную свою фразу.

Через несколько минут оба стояли уже на ногах, слезы еще текли по их лицам, но у обоих, судя по всему, на душе было как будто легче.

–Вот, как бабы выплакались, – комментировал Дмитрий Сергеевич.

–Если бы увидел кто, представляете? – смеясь сквозь слезы, заметил Данил.

–Понажрали́сь, сказали бы.

–Да-да, понажрали́сь, – согласился Данил, и оба самым искренним образом расхохотались.

–Деньги-то собери, предложил Пряников, когда смех с обеих сторон окончательно унялся. Данил неприятно поморщился от этих слов.

–Мне не нужны… я от всего отрекаюсь, – сказал он.

–Что ты, это же не крупа манная! – удивился Пряников. – Ладно, ладно, не настаиваю, пусть будет по-вашему, – затараторил Дмитрий Сергеевич, наблюдая на лице молодого Игнатова каприз и нарастающее недовольство. – Я вот сам сейчас все соберу, потом тебе же и пожалую, когда совершенно в себя придешь. Немало же ты разбросал. Заработал?.. Отец говорил. Ты носом не криви, он в тебе души не чает. И то, что ты его сейчас там так… распек, – чтобы сын отца… – в общем, не должно бывать этому, хоть бы там что. Он тебя очень уважает и мнения твоего как приговора ждал, это, чтобы ты знал. Ты его и приговорил… Вот, еще одна, эк куда залетела, спряталась, от меня не уйдешь. Здравствуй матушка, Леся Украинка. Вэльмэ, шановна!.. Я с тобой, Даня, совершенно на равной ноге теперь хочу быть и со всем откровением. Потому что, вижу, совсем ты уже взрослый. Вон мне, тоже какой урок задал! Не тревожься, я не обидчивый. И мне даже, веришь, твой характер по вкусу. Ты больше в мать вышел, впрочем… Теперь бы выпрямиться. Ох-ох-ох!.. слышал, как трещу? То-то же, ты как хочешь, а старика надо выгулять. «Искра» так «Искра» – я не прочь, я, знаешь ли, даже двумя руками за! Ну что идем?

Какое-то время разговор не возобновлялся. Они вышли с проулка, миновали проезжую часть, отделяющую «частный сектор» от основной части города и уже входили в зону парка, когда Пряников заговорил снова.

–Темно у нас в городе. Небезопасно. Вот скажи, разве это парк? Неужели по всей стране такое, я имею в виду – в углах? А ведь Кузино наш, совсем еще недавно другим углом представлялся, симпатичным углом, ты, может быть, помнишь?.. Парк нынче в запустении, это так… Теперь мы, Даня, обижаться друг на друга никак не можем: мы, Даня, двое мужчин, на плече друг у друга плакали. Ты знаешь, милый, моих слез может никто никогда до тебя и не видел. Такая значит минута выпала, но я не жалею. А ты вот, вижу, осторожничаешь. Это оттого, что я такую тональность взял. Но я сейчас хочу с тобою на равных быть, повторяю, хочу совершенно быть на чистоту. Ты вот давеча любопытство проявил на счет денег и прелестей. Что ж, я отвечу…

–Ненужно, мне жаль, правда, Дмитрий Сергеевич, и стыдно!..