Обыкновенная семейная сцена

С ловкостью завсегдатая, разлив каждому по полной рюмке, Данил осушил свою с таким проворством, что ему попросту и замечания нельзя успеть было сделать, если кто и собирался. Сам Пряников, несколько обескураженный вызывающим поведением своего молодого товарища, такими порциями пить не стал. Покровительствованный им старик, опорожнил свой сосуд и глазом не моргнув.

–Так, значит, ваш друг рассказывал, о том, что работал я, – каким-то интересным слогом, как-то задом наперед, обратился Данил опять к Пряникову, под словами «ваш друг» подразумевая, конечно, своего отца. – Да работал я, официантом работал я, в подобном заведении работал! – продолжал он, не дожидаясь ответа собеседника. – Да, вот таким вот персонам прислуживал. Да, вам прислуживал, любезнейший, а вы уж и забыли? – все с тою же нервической любезностью обратился он к старику, который в свою очередь продолжал смотреть перед собой невозмутимо. – Да, и в Х. есть такие места, – говорил Данил опять уже Пряникову, – не все же там господам есть-пить. Ест-пьет там и наша братия, и – ой как ест, ой как пьет! В чем-чем, а в этом наш человек проявить себя умеет! Будет в лохмотьях ходить, наш человек, а есть-пить не хуже барина будет, то есть в количественном соотношении. В количественном соотношении куда больше будет, то есть пить… Я чувствую, что начинаю заговариваться. Я сказать хотел, что к нашему человеку ближе быть хотел, что хотел, при тесном, так сказать, контакте, хотел себя проверить, смогу ли я служить человеку нашему без презрения к нему и ненависти?.. Нет, не смогу! – это я еще наперед знал, что не смогу без ненависти, но, по крайней мере, устойчивее думал стать, думал выработать привычку ненавидеть глухо, ненавидеть сдержанно. Ведь можно презирать и ненавидеть, но все же продолжать заботиться, и даже чем больше ненавидеть, тем больше заботиться? С отвращением заботиться ведь можно? Ведь обхаживает же так Маргарита Олеговна своего суженного, – я как-то разговор родительский подслушал, о ней когда между ними говорилось, – вы, может быть, лучше меня ее историю знаете?.. А мне Маргарита Олеговна, хоть что скажут, очень симпатична. И вы, Дмитрий Сергеевич, мне, хоть что о вас говорят, тоже симпатичны, весьма. И весь этот ваш «кружок», славноизвестный… Я думал… Я так восхищался… Я думал, как он вокруг себя… таких замечательных людей… значит он сам, – я был в том уверен, – замечательнее всех… А теперь… Обыкновенная семейная сцена, – так вы сказали?..

–Даня!..

–Нет, Дмитрий Сергеевич, дайте мне выговориться! Вы не смотрите, что я плачу, это я, потому что пьяный, плачу. А я пьяный, да! Я слышал, я видел… О, я столько раз наблюдал, как охотливо пьяные плачут, но никогда не мог понять, в чем, собственно, состоит их эта охота? Но сейчас понимаю, сейчас вполне понимаю, что вовсе и нет на самом деле пьяному до слез никакой охоты, – есть нужда. Есть нужда, и нет воли. И стыд есть, а все равно. И даже не все равно, а как будто приятнее. И чем острее стыд, тем приятнее. Идони-одони, Дмитрий Сергеевич, идони-одони, я теперь всегда пить хочу! Как у Есенина: «Лейся вино, лейся вино!..». Эй, старик, у тебя какое горе? Ты что опять спишь?.. а там что? Ха-ха-ха, глядите, Дмитрий Сергеевич, а лакает-то именинничек. У них там какой-то спор был, я наблюдал. Не выдержала душа поэта… Эй именинничек! «Лейся вино, лейся вино!..» Иди, я с тобой пить буду, за твое здоровье пить буду!.. Мне идти к вам? С величайшем удовольствием!.. Чего это вы держите меня, Дмитрий Сергеевич?..

Пряников действительно схватил молодого Игнатова за запястье. Тот уже был на ногах, очутившись над вновь задремавшим стариком, так, что его рука, за которую его удерживали, лежала чуть не на самой голове дремавшего. За столом, где праздновали именины и где, по замечанию Данила, виновник торжества, не выдержав спор, таки развязался, и теперь спешил наверстать, – за тем столом ему уже налили и там его уже ждали. «Эй, ну ты идешь?» – оттуда кричали ему.

–Это совсем тебе сейчас будет нежелательно, – по возможности тверже пытался возражать Дмитрий Сергеевич, еще крепче сжимая Данилу запястье.

–А мне теперь все равно, Дмитрий Сергеевич, – тоже принимая серьезный вид, по возможности, по возможности сосредоточившись, отвечал Данил (что, правда, не добавило ему в ногах устойчивости: его слегка качало из стороны в сторону, и ему трудно было устоять на одном месте). – Я на том и пытался заострить ваше внимание, что мне теперь все равно, и что я этому своему равнодушному состоянию чрезвычайно рад. О, я и не знал, что ни к чему не стремиться и не равняться ни на ко-го, – выдавил он по слогам, – есть такое исключительное благо! Я всю свою жизнь, Дмитрий Сергеевич, равнялся и хочу вам сказать… я, пожалуй, сяду. Отпустите, пожалуйста, пожалуй, не убегу.

Пряников, после некоторого раздумья, согласился отпустить руку молодого Игнатова.