Очаги ярости (СИ)

— Что ты имеешь в виду, «безымянный герой»? — Годвин спросил с насмешкой, за которой, похоже, и у него проскользнула паника. — Может, то, что способен обманывать нашу Призму? — И опять совершил ошибку, за которую вмиг ухватился его собеседник.

— Вашу Призму? — с упором на слово «вашу» переспросил молодой Ризенмахер. — А уж я-то всё думал, кто её спёр у Бенито! Оказалось, парочка следователей…

— Перестань-ка паясничать! — Эти слова не возымели действия.

— Призму надо вернуть! — объявил Ризенмахер. — И наказать всех виновных в краже!.. — Как он при этом сверкнул взглядом на следователя! Нет, поглядите-ка только, каков наглец!

С галереи, откуда смотрел на арену Рабен, толком не было видно подробностей выражения глаз, но ему показалось, что в этих бесстыжих глазах промелькнула чисто родригесовская издевка. Ишь, у Бенито подоспел уже ученик… Хорошо, хоть он сам не явился, а умотал к Содому.

— Осторожнее с обвинениями! — зашипел на нахала Годвин. — Ты, по-моему, в курсе кое-каких бабилонских законов…

Н-да, негодяй отыграл при самом начале допроса несколько важных очков, но зато раздразнил благодушного ранее следователя. Ха, пусть попробует не реагировать на угрозы!

Ризенмахер осёкся, одумался, но замолчал ненадолго, так что медленный Годвин так и не смог перехватить инициативу.

Н-да. Опять обошла молодёжь:

— Обвинять голословно? Нет, я не стану такого делать! К счастью, Призма нашлась, — Сказано было с таким воодушевлением, словно сам Ризенмахер её и нашёл. Ох уж комедиант! — Это, к слову сказать, приговор для кое-кого из присутствующих. Для кого-то, кто стибрил этот предмет у Бенито Родригеса.

Ничего себе! Что это было: угроза в ответ?

Не успел он всё это сказать, как Рабен услышал приглушённый шёпот у себя за спиной, из уголка галереи. Обернувшись, увидел Приста, что забился в тот угол, сощурившись и дрожа — в состоянии тихой паники.

Там, в уголке Прист молился счастливому богу:

— О Маммона-Маммона! Научи нас есть, любить и молиться! Приготовь нам еду, инструменты любви, инструменты молитвы! Дай нам силы всё съесть, налюбиться и снова молиться! — Глупый, трусливый текст.

Да уж, припомнилось Рабену, с Пристом-то ясно всё. Он оказался адептом особенно модного в пару последних веков культа Маммоны. Что, между прочим, весьма облегчило вербовку: восемь минут разговора, и Прист с потрохами наш… Только много ли весят все его потроха, когда он этак вот вспоминает о близком гневе Родригеса?

— О Маммона-Маммона! Скажи этой гадкой Призме: это не я, это один Ортега…

Походило, однако, на то, что велеть этой Призме на что-то закрыть глаза… мог один Ризенмахер.

5

В самом начале допроса подозреваемого — скомканном по причине неспособности Призмы заставить мерзавца себя назвать — Рабен, при виде множества промахов Годвина, еле сдерживал свой темперамент, чтобы не вмешаться. Подмывало конкретно, как говорят в таких случаях. Главным образом из-за чего: из-за потери Годвином инициативы, чем не замедлил воспользоваться этот юный выскочка.

К счастью, Рабен смирил своё искушение. Просто помнил, что главенство Годвина в следственном деле следует Годвину самому и восстановить, ну а ты, даже если поставишь на место мерзавца, ничего не добьёшься хотя бы уже потому, что подтвердишь, закрепишь в своём действии неспособность следствия себя защитить. Это Рабену нужно? Нет, Рабену нужно не это. Ведь вложился он в то, чтоб объехать команду Родригеса чисто законным путём…

Да, подлец Ризенмахер продолжает внизу паясничать, он смущает нетвёрдый в маммоне народ, но наехать на Годвина — это ему непременно аукнется, и уж следствие слово своё — ещё ой, как скажет!

— Эй, Ортега, ты можешь спустить эту штуку пониже? — тихо спросил у подручного Годвин, кивая на Призму в мешке (на большущем крюке на цепи).

Хорошо, что Ортега понимает его с полуслова, тут же взялся крутить ручку лебёдки, стравливая цепь. Он и ранее управлял расстоянием между Призмой и нужным свидетелем: Для профессора Шлика вешал её повыше, ну а для Олафа или для Барри Смита — располагал чуть не над самым темечком. Рабен полностью одобрял этот гибкий подход: ведь не все же свидетели равно благонадёжны, кое-кто, если призмой не пригрозить, не промолвит и слова правды.

Годвин дождался, когда Ортега всё выполнит, и загремел в усилитель:

— А теперь повтори-ка, попробуй, что ты болтал только что о своём настоящем имени!!! — Это был сильный момент, впечатляющий.

Но Ризенмахер смазал его бесстыжим своим ответом:

— Я безымянный. — И всё. Что на это сказать?

Годвин, однако, нашёлся:

— Ладно, ты безымянный. Но не станешь же ты отрицать, что представлялся на Эр-Мангали именами Майк Эссенхельд, Кай Гильденстерн, Бьорн Ризенмахер и Клаус Кухенрейн?

Тут «безымянный» с явным страданием передёрнулся (действует Призма, действует!) и произнёс:

— Нет, отрицать не стану.

Вот и прекрасно. С этого и следовало начинать.

6

Приободрившийся Годвин продиктовал Ортеге запись для протокола:

— Подозреваемый отказался назваться, но признался в использовании каждого из предъявленных нами имён.