– В направлении Бискры63 я пролетел над колонной бедуинов земледельцев, вынужденных работать на чужой земле, чтобы иметь возможность обрабатывать свою собственную. Покачивание верблюдов, нагруженных палатками кухонной утварью детьми. На верху самых высоких из них колыхаются богатые женщины под балдахинами из красного шёлка: у каждой сбоку к седлу приторочена любимая белая курица, или белая собака мохнатая верная дремлющая. Статуи из чёрной бронзы на помпезных шагающих пьедесталах. Между складок пустыни виднеются стада белых овец, благодаря красным и лиловым пятнам, которыми помечены их головы. В поисках прохлады я наконец обнаружил уэд Бу-Саада,64 зажатый вместе со своими изумрудными садами между крепостными укреплениями из оранжевого известняка. Я приземлился перед гостиницей Эль-Каид на закате из шелковистого розового песка. Гостиница была переполнена туристами, и в оазисе, под арабским навесом в коричневую и алую полоску спалось плохо! Без красивой алжирки под боком! Крупные звёзды и полумесяц повисли низко над верхушками пальм. Сонная борьба с задиристым собачьим лаем, звоном насекомых и ночными птицами, которые ворковали и долбили кору. Однако едва луна скрылась за дюнами, как райские наслаждения заполнили оазис вместе с мелодичным бризом, который привёл в движение бесчисленные перья пальм; все они, занятые тем, чтобы вновь и вновь целовать друг друга, сладострастно разносили полифонию сладчайшего шелеста и лёгкого обманчивого потрескивания. Кильватерные струи на море? Дождь и град под сурдинку? Несмотря на усталость, моё растроганное сердце бодрствовало как единственный островок в этом бескрайнем океане блаженных листьев. Я продолжил полёт среди криков и косых лучей солнца, напоминавшего гнездо красных огненных птиц. На металлических губах полётных приборов заря оставила полоски клубнично-ванильного мороженого.
Рассказ чернокожего авиатора пробудил во мне осрое желание выйси наружу. В Кайруане было душно как никогда, улочка вывела меня за пределы городских стен. В зелени лугов дремали вперемежку табуны могил и овец. Нежная музыка превращала в камень кровь мозг кости и шерсть. Длинный аккорд.
Вечность.
Нежное ритмическое анданте автомобиля, уносившего меня прочь от Кайруана, ускорило лихорадочное мелькание неприличной для их касты полоски кружевных стен города. Позади них притаился грубый квадратный страж домов, желавших сбежать от огненной пальбы звёзд и их серебристых прицелов.
Ясным оптимистичным вечером, под уже далёкими стенами, я наблюдаю за ароматным падением нежных кладбищ лепестков, похожих на цветы жасмина и жимолости, сорванных ветром в небесном саду.
Остальные лепестки разлетелись. Они напомнили мне о белоснежном молоке верблюдицы, вынесенном, чтобы не скисло, на ночную прохладу.
Послесловие переводчика
В 1930 г. Ф. Т. Маринетти вновь посетил Египет Результатом этой поездки стала целая серия очерков, печатавшихся один за другим на страницах туринской «Народной газеты» (
Ранее писатель уже описывал героическую Африку, в частности, Египет в романе «Мафарка футурист», в романе «Неукротимые» он, напротив, особенно подчёркивал бедность и невежество африканцев. Теперь же в «Очаровании Египта» перед глазами читателей представала Африка, перед которой рушились все прежние идеологические и культурологические построения футуризма. В этой небольшой книжке Маринетти воскрешает воспоминания своих детства и юности, проведённые в Египте, называя их «щупальцами воспоминаний». В то же время он проводит читателя по знаменитым туристическим местам, делает пейзажные зарисовки, описывает египетские одеяния и традиции того времени.
В «Очаровании Египта» сменяются два тематических плана: отрывочные упоминания деталей путешествия, связанных со временем написания этой серии очерков, и многочисленные воспоминания двадцатилетней и тридцатилетней давности, воскрешаемые со свойственной гению Маринетти интенсивностью и силой и называемые самим автором «лоскутками», «лохмотьями» или «клочками». Перед таким необычным Египтом бледнеют все идеологические штампы и отступают несгибаемые футуристические принципы.
Посещение родной земли, предпринятое после стольких лет разлуки, становится для Маринетти как толчком, пробудившим давние воспоминания, так и благодатным поводом для «пышных и неисчерпаемых поэтических описаний», призванных вновь воскресить юношеские, казалось бы, давно угаснувшие чувства.