Очарование темноты

Дочка начальника почты Настенька Красавина старательно выводила фамилию заказчика на фирменной квитанции с тем же колесом, проставляла порядковый номер, поздравляла с покупкой и, получив три рубля, ставила жирную фиолетовую печать, просила на случай потери квитанции запомнить номер и называла его. Затем на черной доске прибавляла мелом единицу против слова «заказано» и убавляла ее после слова «осталось в продаже».

На третий день ярмарки цифры заказанных и оставшихся в продаже телег сравнялись. Пятьсот и пятьсот. На четвертый день к полудню Настенька торжественно вручила тысячную квитанцию старику в лаптях и объявила:

— Вам не придется ни копейки доплачивать к вашей тысячной телеге. — Затем крупно написала наискось квитанции: «Тысячная бесплатная».

Счастливый старик бегал по ярмарке и показывал квитанцию на даровую телегу.

А Настенька крупными буквами вывела на доске: ЗАКАЗЫ ПРЕКРАЩЕНЫ. Довольная своим положением представителя и пайщика трудового товарищества, она с сожалением отказывала толпящимся заказчикам:

— Наше трудовое товарищество выдает только те обязательства, которые оно может гарантировать.

Шутемов из пятисот телег, предназначенных к продаже на ярмарке, продал немногим больше половины. Надеясь на сбыт оптовикам, постоянным перекупщикам, он заключил немногим более четверти намеченных сделок, да и те под расписки.

Зима обещала быть плохой. А он поназаказал своим поставщикам ободьев, спиц, ступиц и колес в сборе чуть ли не в полтора раза больше по сравнению с прошлым годом. И всем им нужно будет платить чистоганом. Положим, у него найдутся деньги, а что потом?

Кто мог подумать, что так взлетит Петька Колесов, дававшийся в руки Эльзе. Влюбленный тогда по уши в нее, он мог бы приписать к его капиталу вожделенный нолик, а теперь он затягивает его, Патрикия Шутемова, как собаку, в свое «Колесо».

Лазутчики доносят, что Петр Колесов занят пуском станков и не изволит принимать оптовиков, предлагающих ему не векселя, а живые деньги. Ведет торг Демид Колесов и как одолжение, как милость именитым купцам, обещает продать сотню-другую телег, как только товарищество выяснит цену.

— А так что же, милостивые государи, хватать задатки, а потом краснеючи отдавать их обратно? Конечно, из уважения, в прогляд на предбудущее, можно взять десяток-другой тысяч под беспроцентные векселя, памятуя, что телеги дадут больше.

И деньги переводились на счет товарищества.

С разбором принимались и люди в товарищество. Добросовестность — первое условие. С повинной пришел Корней Дятлов, мастер-чудодей, переманенный некогда Шутемовым у Демида Колесова.

— В ногах валяться всякий может, Корней, — примирительно сказал ему Демид Петрович. — Ты уволься наперед у своего хозяина, а потом видно будет.

XIV

Корней с большой радостью уйдет от неблагодарного Шутемова, которому он, Дятлов, поставил дело. Хозяин не ценил его ум и труд, десяткой благодарил за то, за Что и сто рублей было малой платой. Дятлов пойдет теперь в товарищество самым простым тележником, лишь бы расстаться с тяжелой и ненавистной должностью подгонялы, обязанного заставлять надрываться шутемовских рабочих.

Сам Шутемов, проходя по мастерским своего заведения, и слова плохого не скажет рабочему, ободрит смешком да улыбочкой, отблагодарит поясным поклоном старательного труженика, а потом вечером час-другой пропесочивает Дятлова, ставя ему в вину каждый изъян, каждую замеченную промашку. Много курят. Мало работают. Большой отход. А Дятлов стоит, как нашкодивший малец, — и: «Будет сделано, Патрикий Лукич», «Как изволите, воля ваша».

После ярмарки злой и пьяный Шутемов требовал подобрать ключи, найти ходы-выходы, чтобы телега подешевела в работе и похорошела видом. А как она может подешеветь и похорошеть, когда руки, одни руки — и ни одного станка?

От Колесова Дятлов пришел к Шутемову и сказал:

— Был в «Колесе», просился на работу — не взяли. Теперь дроги тесать наймусь в захудалую артель. Ящики сколачивать пойду к Сорокину на салотопенный завод, к Столлю модельщиком наймусь, а тебе, Патрикий Лукич, служить далее не могу. До конца месяца отбарабаню, а там как знаешь. Можешь и не платить.

Шутемов терял человека, на котором держалось все, заменить которого было некем. Твердость решения Корнея Дятлова не обещала, что его удержит надбавка четвертного билета в месяц. Если уж вышел он из покорности, если сел неприглашенным на стул, значит, можно его удержать только большим рублем.

— Крут я с тобой был, Корней Евстигнеевич, — назвал он Дятлова по отчеству. — Дело требовало. Винюсь. Не словами винюсь. Двойным жалованием и пятьюстами рублями на приданое дочери.

— Патрикий Лукич, три жалованья не возьму. Шайку золота не надо. Богатей без меня. А я умер для тебя. И ты для меня умер, Патрикий Лукич.

— Тогда не о чем и говорить, если мы друг для друга покойники, возьми за упокой наших душ.

Шутемов открыл несгораемый шкаф и подал Дятлову сто рублей.

— Сдачи не надо, Корней.