Очарование темноты

— Глубокоуважаемый Парамон Антонович, ваши мастерские наиболее наглядно будет сравнить с грибом-паразитом на дереве, питающимся его соками. Деревом в данном случае был завод графини. Вы, глубокоуважаемый Парамон Антонович, составили состояние на ограблении Варвары Федоровны, и для того, чтобы посадить вас на скамью подсудимых, а затем за решетку, мне потребуется не более месяца. На суде выступит тысяча человек, знающих, что вы вор.

Палицын нарочно выбирал резкие слова, думая взять с Жуланкина не менее пяти тысяч за прекращение дела по взысканию. Видя, что Жуланкин при слове «вор» не попытался обидеться или хотя бы попросить Палицына быть мягче в выражениях, он удвоил сумму и получил десять тысяч рублей.

Кокованин не пожелал вознаградить Палицына, но тот показал ему оттиск зубоскальной статейки, набранной лично Глобаревым за малую мзду. Статейка была озаглавлена «Позор купца первой гильдии», в ней не было и одной лживой строчки. Геннадий Наумович прочитал статью Кокованину с выражением, выделяя наиболее бесспорные обвинения, спросил:

— Сколько бы вы предложили, Адриан Кузьмич, за то, чтобы это сочинение не появилось в «Губернских ведомостях»?

Сторговались на двенадцати тысячах, с выдачей обязательства Палицыным «не поносить имя купца первой гильдии Адриана Кузьмича Кокованина в «Губернских ведомостях» и ни в каких других газетах».

Довольный малым откупом, Кокованин оставил Палицына под присмотром Фильки, а сам отправился в «потаенную кладовуху». Так называлась небольшая стальная комната-сейф в нижнем этаже дома. Там Кокованин хранил золото, ценные бумаги, наличные деньги.

XXXV

В каждом доме были прочитаны условия выкупа завода в рассрочку. Готовилось небывалое. Против одной подписи продающей завод будет более тысячи имен покупающих завод.

Петя ликовал! Катя, счастливая его счастьем, почувствовала, что ее любовь к нему сублимируется в большую радость всех, и ее нравственность не позволяла отвлекать Петю от самого теперь дорогого для него и уводить в мир личного счастья.

Сначала было намечено от каждых десяти рабочих избрать по одному и выборным собраться в доме общества трезвости, но Колесов находил, что каждый не через посредников, а лично должен узнать, каким должно быть предприятие, принадлежащее работающим на нем.

Трижды в эти дни Лутонин и Саночкин собирали свою небольшую организацию. Выкуп завода одних настораживал, другие находили его во всех случаях делом беспроигрышным. Чувствовалась близость революционных событий. Тогда завод без выкупа перейдет лутонинским рабочим.

— На худой конец, — говорил Павел Лутонин, — есть надежда на Иртегову. У нее найдутся деньги на первый взнос, и она не откажет в помощи. Конечно, — рассуждал он, — на каком-то повороте жизни она может изменить своим добродетелям, но и в этом случае наши рабочие останутся, что называется, «при своих».

— Ив самом деле, — поддержал его Саночкин, — мы не должны отказываться от того, что само идет в руки. Колесовская «утопь» хотя и болотная топь, но в данном случае он льет воду на нашу мельницу. Завод будет работать, а потом увидим, что и к чему.

Матвея Ельникова было решено выдвинуть в правление завода.

— Этот пройдет большинством голосов, — утверждал Лутонин. — Через него уже делались дела. Через него можно действовать и теперь.

Колесову при встрече Лутонин посоветовал:

— Не надевай, Петя, управительский хомут. Тебе лучше инженерить.

Колесов вполне оценил совет друга.

Как ни мала была подпольная партийная организация Лутони, но ее влияние становилось заметным.

Был назначен общий сход в заводе.

Рабочие собрались празднично. Через мастеров было сделано строгое предупреждение, чтобы не было и одного подвыпившего, и если таковой окажется, то его удалят, без вмешательства полиции, сами рабочие.

Близилась торжественная минута начала учредительного схода. Веером разложены бревна, на них вершковые доски для сидения.

Сход открыл Матвей Ельников. Он в солдатском мундире и при крестах. За тесовым, наскоро сколоченным столом депутаты, приходившие к Коробцовой, и мастера. Там же Мерцалов и волостное правление.

День обещал быть ясным. Безветренная погода позволяла слышать каждое слово Матвея Кондратьевича.

— По желанию рабочих нашего завода и по своему разумению я призвал Петра Демидовича Колесова быть над нами главным, ему и слово.

Рабочие, поднявшись с мест, громко хлопали, пока Колесов шел из заднего ряда к помосту, с которого ему надлежало держать речь. Он был в легких сапогах, в синей куртке, какую носил теперь повседневно. И только форменная фуражка показывала, что Колесов инженер. Дав утихнуть и усесться собравшимся, он, не прибегая к торжественной велеречивости, хотя все в нем клокотало, радовалось и требовало громких слов и красноречивых призывов, сказал:

— Я согласился быть вашим приказчиком и слугой, — поклонился он рабочим. — Я отказался от высокого содержания, которое получал господин Столль. С меня хватит и половины предложенного мне.

Шумное оживление повторилось.