Очарование темноты

— А что произошло? Меня выдали насильно замуж за человека, которого я не любила… Так требовало дело отца. И я в угоду его телегам позволила переехать меня… Теперь снова хотят, чтобы я стала женой человека старого и не уважаемого мною…

— Не выходите.

— Как я могу, когда отцом расписано все до колеса… И я опять не должна противиться ему. И мне так жаль, что мой отец злопамятен. Он вам не может простить краха своего заведения.

— Ну и пусть не прощает. Я боролся с ним его же методом.

— Ах, как это печально! — притворно воскликнула Эльза. — И мне очень горько, что так устроено общество, в котором мы живем. Я так уговаривала его не мешать вам и вашему новому рабочему товариществу.

— Благодарю за сочувствие, любезнейшая Елизавета Патрикеевна.

— Патрикиевна, — поправила она и снова стала лисой: — Я восхищена вашими подвигами. Вы спасли стольких людей, вернув их на работу, и я плакала, когда узнала, что Глеб Трифонович не будет больше продавать вам свой металл.

— Спасибо еще раз за слезы. Но плачет, как и смеется, тот, кто это делает последним.

— Я рада, что вы еще надеетесь, Петр Демидович. И я надеюсь. Я не устаю говорить Стрехову: куда же он сбудет железо, если одна-единственная Лутоня покупает у него почти все? — а он даже и не захотел слушать меня. Конечно, я мало смыслю в железе, но все же, дорогой мой Петр Демидович, я отлично понимаю, что без векшенского металла ваш завод понесет большой урон. Лутоня отрезана от мира. Возить за тридевять земель — это значит непомерно удорожить металл. Как безжалостны мужчины! Не правда ли?

Эльза испытующе посмотрела на Колесова. Ей хотелось узнать, не придумал ли Колесов что-то и не нашел ли спасительный маневр. Он способен на чудеса. А ему показалось, что Эльза пришла парламентером от Стрехова и хочет предложить новую надбавку. Колесов пойдет на любые уступки, лишь бы прожить до начала зимы.

— Может быть, Глебу Трифоновичу нужно надбавить цену?

— Не думаю. Он хочет купить коробцовский завод.

— Но мы же в договоре с графиней.

— Ах, Петр Демидович, женщины так вероломны! Их глаза снова встретились. Глумящиеся глаза Эльзы и его испуганные глаза.

— Вы за этим пришли?

— Не только за этим, Петр Демидович. Я хотела узнать, кто будет продавать тележный завод — Катя или вы? Ведь в него вложена ваша «почта».

— А почему вы думаете, что он будет продаваться?

— Даже не знаю, почему… Наверное, потому, что мне так показалось. Когда завод графини будет принадлежать Глебу Трифоновичу, он может не захотеть оковывать ваши телеги, а вы не захотите, чтобы рабочие тележного завода остались без гроша, и, жалея их, продадите его отцу.

Колесов побагровел. Расчет Эльзы был верным. Патрикий Шутемов будет владеть всем, что создали, открыли Павел Лутонин, Корней Дятлов, мастера и он, Петр Колесов, отдавший столько технических усовершенствований. И это найденное, изобретенное пожнет Шутемов.

— Теперь вам остается спросить цену мне.

— Вы бесценны. — В глазах Эльзы глумление сменилось доброй, почти материнской, умиротворяющей назидательностью. — Я повторю сказанное мне вами в этой же комнате. Не мною придуман и создан этот мир с его законами. Все покупаемо и продаваемо. Заводы, леса, земли, люди… Не можете же вы стать исключением. Пройдет время — смягчатся, а потом забудутся наши ссоры, умолкнут взаимные обиды, Глеб исполнит желание своей жены и пригласит самого умного, самого лучшего инженера управлять заводами, которые принадлежат ему, а потом будут принадлежать оставшейся после, увы, его неизбежного ухода из жизни еще молодой и, конечно, бездетной вдове. Это цинично? Это оскорбляет вас? И вам хочется ударить меня? Ударьте. Вам будет легче. А я хочу облегчить ваши страдания…

XLI

Наступила тягостная, унизительная весна надвигающегося краха рабочего товарищества. В Лутоню зачастил Столль. Зайти на завод он, видимо, не рисковал. Смотрел на него, не вылезая из фаэтона, с плотины. И отсюда было видно, как затихали его цехи.

Шутемов вел себя наглее. Придя на тележный завод, он ходил по нему хозяином.

— Не рано ли радуешься, Патрикий Лукич? — спросил его в упор Корней Дятлов.

— Горюю, Корней Евсеевич, глядючи на горы нескованных телег.

— Окуем. Дай срок. На своем горбу натаскаем железо, а завода не остановим. Выдюжим. Выдюжит ли Стрехов?

— Не петушился бы ты, Дятлов. Поберег бы себя на будущее. Я ведь умею казнить и миловать могу.

Повеселел и Елисей Федорович Хохряков. Ему за вложенные под векселя деньги на борьбу Стрехов обещал возврат лесопилки. Ждать недолго.

Вслед за прошедшим по Тихой Лутоне льдом прибыли первые два каравана барок с металлом из Векши. Многие из рабочих воспрянули духом. Им показалось, что Стрехов снял запрет и завод не остановится.

Напрасные надежды! Чугун и сталь выгружались на плотину под охрану стреховских сторожей. Они, не скрывая, говорили, что ихний хозяин большой водой доставит весь железный запас и пустит его в дело, как только будет перекуплена у графини «Лутоня».