Очарованные Енисеем

Уже было поздно, наваливалась усталость, он лежал, по-домашнему переплетясь с ней всем телом и чувствуя в себе одно непреодолимое и неожиданное желание: ему хотелось, чтобы она заснула. Он целовал ее в закрытые глаза, в переносицу, и она затихла, задышала сначала тихо и неровно, а потом все ровнее, легче и спокойней. Он смотрел на ее бледное и усталое лицо, на закрытые глаза, на приоткрытый рот, с бренной складочкой сбоку, на поблескивающий в ночном свете золотой зуб, на чуть вогнутый откосик лба под твердой и будто пыльной льняной челкой, которую он поднял, как кустик придорожной травы, и обнаружил там летнюю веснушчатую пятнистость. Она спала все вольнее в его руках, все глубже и сильнее дыша и словно куда-то двигаясь, и он, помогая ее сну, храня его, сам будто куда-то несся вместе с этим нарастающим движением. Чуть путались мысли, и, как бывает в полу– или даже четверть сне, вдруг необыкновенно ярко увидился спящий под нарами и временами вздрагивающий Аян, дремлющий у него на плече Галькин Ванька, и Павел мгновенно и резко очнувшись, долго глядел на Дашино лицо, навек прикованный этой неизбывной беспомощностью спящего живого существа.

Потом зазвонил телефон и в нем раздался негромкий, показавшийся Павлу торжествующий голос жабовидной бандерши:

– Девушку позовите-ка мне пожалуйста.

– Ой, это я так заснула у тебя? – дисциплинированно вскочила Даша и подошла к трубке. Он помог ей одеться, причем сначала неправильно, не той стороной натянул на нее шерстяную кольчужку. Стоя перед ним собранная, накрашенная, с сумочкой, в туфлях почти одного с ним роста, она сказала:

– Ну ладно, красотулечка, спи, – и ушла семенящей походочкой.

До утра он, не сомкнув глаз, пролежал в постели. Кто-то бегал по коридору, слышался женский щебет, низкие мужские голоса, а перед глазами, дыша, вздымался синий океан, качая ржавые корабли, тянула тощую руку нищенка и наплывало сухой, летящей красотой лицо спящей Даши с поблескивающим золотым зубом в чуть приоткрытом рту. Он хорошо помнил родинку рядом с бьющейся жилкой на ее шее, подтянутый живот с маленьким и неглубоким пупком, другие подробности, и только это ее лицо ослепленная и будто засвеченная память отказывалось воспроизвести в точности.

Он помнил, как в один момент Даша простонала заученное: «Ах, я умираю», и стало нестерпимо больно за слабость, неубедительность этого «Я умираю», за то, что вот она, дуреха, старается, отрабатывает, а сама уже так устала, что чуть дали покоя, и заснула как убитая. Он думал о том, что она будто состояла из двух частей, из игривой обложки и щебета, и другой, Даши, которая, гладя его бороду, рассказывала про острова, гребешков и крабов и про то, как ее отец, рыбак-путинщик, когда они с сестрой были маленькими, щекотал их бородой. Он представлял Дашины синие глаза, все ее загорелое, тонкое и богатое тело, как оно лежит в синем океане, колыхаясь вместе с ним, с детства освященное, омытое этим океаном, и завидовал этому океану, и ревновал, и эта ревность была во сто крат сильнее мелкой и бессмысленной ревности ко всем гостиничным пьяным мужикам, бритым дельцам с топорными лицами и воняющим приправами китайцам, которые, как мазутные пузыри на синей воде, только качались и качались где-то рядом, но не смешивались, не приставали к ее легкой душе.

4.

Утром у Василича сидели в номере, и Серега, все время о чем-то сосредоточенно думавший, вдруг сказал:

– Валька, ну, конопатая-то эта – стельная.

– Чего? – не понял Василич.

– Кормит! Вот чего!

– Тру-у-ба! – протянул Павел.

– Как Серьга ее по коридору волок, – ухмыльнулся Василич, – как козу.

Вскоре появился Леха, и они вышли из гостиницы.

Машина стояла на той стороне, и по этой тесной, в берегах грязного снега, улице плотным потоком, тарахтя дизелями, нос к корме двигались: «тойота-сурф», «мицубиси-диамант», «ниссан-лаурель-медалист», «исузу-бигхорн», «тойота-креста», «хонда-аскот», «ниссан-цефиро», «тойота-марк-два», «тойота-виста», «тойота-грация», «тойота-корона», «сузуки-эскудо», «хонда-вигор», «тойота-кариб», «ниссан-сафари», «тойота-чазер», «мицубиси-паджеро», «тойота-спринтер», «ниссан-глория», «тойота-цельсиор», «тойота-краун», «мицубиси-мираж», «тойота-люцида», «тойота-корса», «мицубиси-делика», «тойота-калдина», «ниссан-пульсар», «тойота-виндом – все с правыми рулями, и снова «тойота-сурф», «мицубиси-диамант», «ниссан-сафари» – и так до бесконечности. У многих машин не было поворотников, фар, бамперов.