Очень хотелось солнца

Допив кофе с неожиданно откуда-то появившимся удовольствием, я развалился на стуле, вытянул ноги, заложил руки за голову и осмотрелся.

Здесь все было как при Нине. Все. Со дня ее смерти мне казалось кощунственным что-либо трогать.

Но Нины больше не было. А надо как-то продолжать жить…

Остаток дня я потратил на то, чтобы изучить содержимое шкафов, переставить поближе необходимое мне и подальше – когда-то необходимое Нине. Более того, открыв холодильник, выудил из морозилки позабытую там курицу, купленную мне девушкой сына еще почитай с месяц назад, дождался, когда она разморозится, разрубил на куски и сварил себе суп. И к вечеру, порядком утомившись от хозяйственных хлопот, с наслаждением налил в тарелку дымящийся горячий бульон с картошкой и макаронами, и это оказалось так же вкусно, как было когда-то, когда это делала моя жена.

Новый год и впрямь становился для меня новым.

Не скрою, определенные «ломки» я испытывал – слезание с иллюзий, вероятно, сродни попытке перестать употреблять наркотик. Особенно когда через два дня позвонил Егор и как ни в чем не бывало сообщил, что они ждут меня, поскольку им принесли «новое классное кино». Автоматически отметив про себя, что Егор и говорит, и ведет себя так же, как и всегда, словно ничего не было (и внезапно осознав, что для него и впрямь ничего не случилось!), сделав гигантское усилие над собой, я отказался приехать, сказав, что, вероятно, подмерз на пустыре и сейчас не очень хорошо себя чувствую.

Егора это объяснение вполне удовлетворило. Он бодро попрощался, пообещав позвонить мне к Рождеству.

И позвонил. Но ни в Рождество, ни в старый Новый год я к ним не поехал. Я учил себя жить без них, без ожидания пятницы, без ощущения своей принадлежности к их такому, как оказалось на деле, холодному дому. Я методично, не позволяя себе ни на минуту отклониться от выбранного курса, учил себя жить заново так, чтобы жить мне захотелось и без них.

Я даже сходил на какой-то пустяковый фильм. И смысл был не в нем, а в том, что я заставил себя сходить в кино. Я наконец позволил себе приехать в центр и погулять по расцвеченной всеми мыслимыми и немыслимыми потехами родной Москве, как делал это когда-то в юности. Купил билет в театр.

Я стал звонить знакомым и встречаться с ними просто так – посидеть в кафе, поболтать. В дни, когда приезжали сын со своей девушкой – а теперь у меня откуда-то находилось на них время! – я встречал их чем-нибудь приготовленным своими руками и даже испытал некоторое удовлетворение от того, что сын однажды, причмокивая после жаркого, сообщил мне, что я готовлю почти так же, как мать. Я запрещал себе работать запоем, понимая, что моя гонка весь прошлый год – это попытка убежать от самого себя, от пустой квартиры.

Теперь же я возвращался домой вечерами, зная, что меня дома ждет мой любимый суп. Да, я готовил его теперь сам. Сам по пути покупал к нему пирожки, сам их разогревал… Но ел на кухне не торопясь, пил чай в гостиной, заставляя себя включить телевизор и хотя бы прослушать новости. Сам мыл за собой кучу, как казалось мне раньше, ненужной посуды, не чертыхаясь оттого, что трачу на это «драгоценное время». Ибо драгоценным временем для самого себя – пусть и вынужденно! – теперь стал я сам.

В моей жизни появились новые привычки, некий размеренный ритм. Я не торопясь, постепенно перебрал в квартире вещи, запретив себе сожаления и память, многое выбросил, передвинул кое-где мебель. И в какой-то момент, месяца через два, я поймал себя на мысли, что иду «домой». К себе домой.

За это время Егор еще несколько раз звонил, но мне было некогда – я внутри и снаружи обустраивал свою новую непривычную жизнь.

На дворе стоял уже отчаянный, озорной март, когда я позволил себе согласиться приехать к ним. Все таяло, текло, солнце бликовало в сосульках, в ручейках, в лужах, в мокрых стеклах трамваев и троллейбусов, стреляя в глаза озорными радужными зайчиками.

Не скажу точно, что руководило мной в этот момент: желание испытать себя или человеческое любопытство – ведь я оставил эту семью во время такого, что не могло не отразиться на их жизни… по крайней мере, так мне казалось…

И вновь с тортиком и букетом тюльпанов для Нелли я не спеша шагал знакомой дорогой, спрашивая себя: здоров ли я, готов ли к этой встрече и каким выйду оттуда завтра?

И все было так же, как всегда, – ровно приветливая Нелли, вешающая в стенной шкаф мой плащ, захлебывающаяся от радости Фанни, улыбающийся Егор, мягкий диван, приглушенный свет, горячий ароматный чай («купил сегодня впервые на развес, попробуем!» – «о да, оно того стоит!»), голубая плазма, в серебристой раме которой девушка в конце какого-то фильма отчаянно расстреливала из пулемета жителей какой-то деревни, ночь на вкусно пахнущих глажкой простынях с сопящей под боком собакой…

И прекрасное мартовское утро!

Нет, вы зря улыбаетесь, это отнюдь не фигура речи. Ибо утро было и впрямь прекрасным!