Очень хотелось солнца

«Да что же это за козел такой бездушный, – сокрушалась, несясь по коридору к заочникам. – Ведь со щенков с ним возился, спать без него не ложился, слезы над ним горькие лил, на руках носил…»

История Линды и Феликса и впрямь трагична. Матерью их была красивая породистая сука, случайно упущенная дачными соседями и в результате «нагулявшая» с кем-то непородистым детей в конце апреля.

Роды оказались тяжелыми, выжили только два щенка, которых пожалели и оставили матери, она их выкормила, и к концу августа, когда Анне с Веней надо было возвращаться в Москву к началу учебного года, по, не в пример колченогой даче Анны, хорошо ухоженному двору соседей носились два вполне окрепших симпатичных собачьих карапуза – на радость всей местной детворе. Веня тогда со слезами умолял Анну забрать этих двух щенков в Москву «к нам жить». И вероятно, тогда и надо было его сразу послушать.

Но у них уже был кот! И в безумном хороводе жизни Анны еще не хватало только регулярных прогулок, прививок, клещей и прочих собачьих забот, а они, в этом можно было не сомневаться, целиком лягут на ее плечи.

Уехали они значительно раньше соседей – у тех была машина, и первые сентябрьские, как говаривал сосед, «еще разболтанные дни» он возил сына – Вениного ровесника – с дачи в школу по утрам перед работой.

А в конце сентября Анне понадобилось забрать кое-какие вещи. В один из выходных, оставив Веню у свекрови, с которой все эти годы была дружна, она помчалась в Богородское.

Сперва, пока укладывала остатки урожая в сумку на колесах, ей казалось, что это подвывает ветер в крыше: день был дождливый, слякотный, то и дело срывающийся в штормовые порывы, тяжело бухающие в стены старого дома. Но к вечеру, когда уже пора было уезжать, распогодилось, и тогда Анна отчетливо различила монотонно и методично повторяющийся тоненький скулеж с короткими подвываниями.

Не выдержав, вышла из дома и пошла на звук. Вскоре уткнулась в соседский забор – почти глохнущий вой доносился оттуда. Но соседей там не было.

Между тем вой, уже почти затихший, с ее приближением вдруг стал громче. Словно кто-то звал отчаянно, безнадежно, из последних, стремительно тающих сил. Дурея от страха нарушить «права чужой собственности», Анна перелезла через забор и, ориентируясь на звуки, нашла в ямке под крыльцом два вконец истощенных, измученных маленьких комочка. Два мешочка костей, один из которых – это была Линда! – еще смог едва-едва приветственно шевельнуть крохотным хвостиком (видимо, и кричала она), а второй… второй был почти без сознания.

Завернув едва шевелящиеся тельца в снятый с головы платок, Анна сунула их за пазуху и, перелезая обратно через забор, более всего на свете боялась выронить. На последние деньги наняв такси, помчалась в Москву, прямиком в ветеринарную клинику, всю дорогу молясь Богу, чтобы ослабевшие щенята не умерли.

Прогнозы врачей были неутешительны: Линда еще могла выжить, Феликсу гарантий не давали никаких. Не стоит и говорить, сколькими бессонными ночами, крохотными дозами выпаивая щенков, как новорожденных, из пипетки теплым молоком с лекарствами, Анна отвоевывала малышей у смерти. Линда и в самом деле оказалась покрепче, и вскоре уже могла есть сама, да к тому же не сопротивлялась никаким лекарствам, терпеливо и покорно перенося все лечебные «издевательства».

А Феликс умирал. Помимо истощения, оказалось, что он намного больше простудился, чем Линда. Ветеринары с укоризной, строго глядя Анне в глаза, читали ей мораль: собаку надо усыпить, а не мучить, все равно не выживет! Требовали каких-то немедленных решений.

А она смотрела на крохотное распластанное на врачебном столе тельце, едва-едва подрагивающее при каждом тяжелом вдохе, чувствовала, как чуть-чуть дышит у нее за пазухой отогревшаяся и напичканная уколами Линда и… не могла… Не могла разрешить убить эту маленькую жизнь.

– Нет! Я буду его лечить. Пишите, что надо купить и что делать.

– Дело ваше, – нервно, словно его глубоко оскорбили, пожал плечами очередной ветеринар. – Уйма денег и времени, выкинутых на ветер, и лишние мучения для щенка. Да вы садистка, ей-богу!

И сел, царапая ручкой бумагу, выписывать свои врачебные вензеля.

Несколько недель после этого Веня, каждое утро просыпаясь раньше обычного, стремглав бежал в ее комнату к огромной картонной коробке, придвинутой к батарее, возле которой несла свою вахту Анна, и на его личике, уже готовом заплакать, рисовался безмолвный вопрос: все? И когда она отрицательно качала головой, не в силах уже отвечать, Веня бережно доставал из коробки завернутого в теплую мохерово-шерстяную косынку Феликса и, засунув за пазуху пижамки, тащил в свою постель «досыпать», бормоча на ходу: «Мамочка, теперь я подежурю, а ты хоть чуть-чуть поспи. Ты не волнуйся, я его погрею, я не раздавлю, я аккуратно. Если что – я тебя разбужу».

И огромная благодарность к сыну заполняла ее, когда она, заведя будильник на подъем через час, натягивала на ухо одеяло и, прижимая к себе Линду, проваливалась в глухой, тяжелый, не приносящий отдыха сон.