Очень хотелось солнца

Опять неслышно появившаяся в комнате Нелли протянула мне идеально прозрачный высокий стакан с красноватой жидкостью – только что соломинка в нем не плавала! И я снова поймал себя на мысли, что, прежде чем его взять, мне хочется не только пойти помыть руки (стакан был так чист, что руки мои мне показались недостойными его касаться), но и потуже затянуть у горла не надетый мной в этот раз галстук (о чем тут же пожалел). Дома такие стаканы Ниной выставлялись на стол в большие праздники, и потому сейчас я даже застеснялся: такой стакан – из-за меня? И только потом сообразил, что это другая привычка, что эти молодые люди так живут и ничего сверхцеремонного в использовании для меня – праздничного, а для них – рядового стакана под рядовой напиток в обычный вечер в их сознании просто нет.

– Спасибо…

Тут я понял, что морс весьма кстати: в горле у меня слегка пересохло, голос предательски хрипанул.

Нелли, все так же держа в руках баночку с йогуртом и ложку с длинной-длинной ручкой, снова неспешно проследовала мимо меня и, подогнув под себя ногу, мягко, грациозно опустилась на один из стульев у окна.

Я осторожно отхлебнул и поставил стакан на поверхность журнального столика. Нелли, как и до того Фанни, не стесняясь, рассматривала меня, изредка опуская взгляд в коробочку с йогуртом, в которой ловко и аккуратно орудовала причудливой ложкой.

Конечно, повисло молчание. Чтобы выиграть секунды, сохранив приличие, и придумать, о чем говорить, я снова взялся за стакан, отхлебнул, поставил… Нелли все так же смотрела на меня, поднося ложечку к маленькому аккуратному рту, и тут только я понял, что, как и в тот новогодний вечер, она уже «не с нами». Взгляд ее затуманился, подернулся пеленой отрешенности, она снова ушла в какие-то неведомые дали, в которые я, видимо, послужил лишь входом, поводом к этой неземной, глубочайшей погруженности во что-то, что было ведомо только ей одной.

С поиском темы для разговора можно было не напрягаться – молчание стало органичным.

Прикрыл глаза.

Странное дело. Сижу в совершенно чужой квартире, в которую попал впервые в жизни, а мне отчего-то тут хорошо, тепло и уютно так, словно дома.

И впрямь… Я не знал этих людей, был много старше их, а чувство, что попал не в гости, а именно домой, причем к себе домой, не покидало. Посреди взъерошенной, буйной, безнадежно утратившей свой привычный облик и привычки Москвы, доверху, как мусором, переполненной осколками «любовных лодок» и «разбросанными камнями» развороченных «семейных очагов», я случайно оказался в каком-то нереально идеальном, привычном скорее мне, моему поколению, мире. Словно вернулся в то благословенное время, когда мы с Ниной, прожив первые несколько бурных семейных лет, внезапно успокоились и как-то незаметно для самих себя, не сговариваясь, превратили свой дом в такую же «тихую гавань». Настолько тихую и надежную, что, чтобы ни происходило со мной вовне, внутри него меня всегда ждали на одном и том же месте никуда не девающиеся домашние тапочки, тихое бурчание телевизора в большой комнате, сонное сопение сына, не дотянувшего до моего возвращения с работы, разноцветные Нинины клубки с воткнутыми в них спицами в корзинке на окне, неизменный горячий суп, который (тут всегда это помнили!) я очень любил именно горячим…

Наша с Ниной квартира, так же как и эта, не пускала внутрь проблемы. Я порой вваливался домой в отчаянии, в тревоге, тоске, не зная, что будет завтра… Но, переступив порог, закрыв за собой дверь, уловив запах свежеиспеченных пирожков или печенья, звук тихого снования Нины по кухне, наливающей мне любимый ночной суп, ее негромкое: «Мой руки, остывает!» – я обмякал. Дребезжащие нервы переставали звенеть, и постепенно отсюда, из непритязательного уюта наших молчаливых вечеров, когда, еле ворочающий языком от усталости, я едва доносил до рта ложку с горячей жирной жидкостью, а Нина молча подкладывала мне то кусочек хлеба, то пирожок, неприятности казались не такими уж чудовищными. Чаще всего я и не рассказывал о них дома – это мне не требовалось. Важно было, что довеском к проблемам не становились поиск тапочек или готовка супа себе самому.

Это ощущение уверенности, что у тебя в нашем безумном, диком мире где-то все же есть место, в котором знают, что ты любишь и чего тебе хочется, где все правильно, разумно, упорядоченно и предсказуемо, у всего свое место и своя функция, эту точку отсчета, задающую систему координат всей жизни, с уходом Нины я безнадежно утратил. И честно говоря, уже не надеялся обрести. За окнами стояло другое время – это было видно не только по моим коллегам и студентам, но и по почти семейной жизни моего сына: другие привычки, другой уклад, принципиально другие отношения.