Очень краткая история жизни на Земле: 4,6 миллиарда лет в 12 лаконичных главах

Вымирания, сопровождавшие образование Пангеи, не пощадили ни леса археоптерисов и кладоксилопсидов, ни великих рифостроителей девона – губок и кораллов. Вымерли панцирные рыбы плакодермы и почти все лопастеперые. Почти не осталось трилобитов. Спутанные космы цианобактериальных нитей вновь вышли на первые места. Строматолиты опять, как в древнейшие времена, стали повелителями рифов – по крайней мере, на какое-то время[117].

Эти вымирания ударили и по ранним тетраподам, чьи первые смелые набеги на сушу остановились. Выжили те, кто оставался у воды, а еще лучше – в воде.

Но некоторые собрались с силами и попытались под гневом небес вновь завоевать сушу. Это была совсем другая ветвь древа тетрапод, созданий, которые были уже далеко не просто рыбами с лапами.

В самом начале каменноугольного периода по берегу ползал отдаленно напоминающий саламандру педерпес (Pederpes)[118]. В отличие от фееричных многопалых предшественников наподобие акантостеги и ихтиостеги, педерпес установил правило, которое выполняется до сих пор: не больше пяти пальцев на одной конечности. Впрочем, ископаемые останки показывают, что у него сохранился рудиментарный шестой палец – воспоминание о прошедших временах.

Для своего времени педерпес был почти гигантом. Мир, в котором он жил, был населен множеством гораздо меньших тетрапод[119], которые рыскали вдоль кромки воды в поисках мелких членистоногих, например многоножек, и насмерть сражались со скорпионами – а порой и с ракоскорпионами, по старой памяти приползавшими поохотиться на берег, как они это делали миллионы лет назад[120]. И хотя эти обитатели раннего карбона были гораздо лучше своих девонских предков приспособлены к сухопутной жизни, все равно от воды они не отдалялись и обитали в затапливаемых поймах. Они сделали еще несколько шагов по пути на сушу, но все еще не решались двинуться дальше.

Некоторые же карбоновые тетраподы и вовсе остались водными. Кто-то даже решился расстаться с лишь недавно обретенными конечностями. Метровый крассигирин (Crassigyrinus) был муреноподобным хищником с крошечными конечностями и громадными, полными зубов челюстями. Этот ужас карбоновых вод бороздил все реки и озера каменноугольного периода. Кое-кто зашел еще дальше. Мелкие змееподобные земноводные аистоподы утратили конечности полностью[121]. Эти создания словно вернулись в ушедшую эпоху тетрапод, никогда не покидавших воды. Многие миллионы лет заинтересованность тетрапод в жизни на суше была весьма сомнительной.

Такими же мелкими и слабыми по сравнению со своими предками выглядели и растения, под сенью которых обитали тетраподы после вымираний конца девона. Лесам потребовалось время, чтобы восстановиться, но, оправившись, они стали величайшими тропическими лесами, когда-либо росшими на Земле. Основой этих лесов были 20-метровые хвощи каламиты (Calamites) и 50-метровые плауны лепидодендроны. Эти великаны возносились в небо, которое было не голубым, а бурым и пахло гарью.

Современные деревья растут обычно медленно и живут долго – десятилетия и века. Основа деревьев – древесная сердцевина ствола. Возле коры проходят пучки сосудов, по которым вода движется к листьям, где используется в фотосинтезе, а синтезированные сахара опускаются к стволу и корням, чтобы накормить их. Каждое дерево размножается много раз за свою долгую жизнь. Образующие полог дождевого леса листья практически полностью скрывают землю тенью, а наверху формируется совершенно самостоятельная экосистема, обитатели которой – как животные, так и растения – могут вообще никогда не спуститься на поверхность земли.

Совершенно другими были карбоновые леса. Плауны, как и их девонские предки, были полыми; их опорой служила кора, а не сердцевина. Стволы были покрыты зелеными листоподобными чешуями. Чешуи покрывали все растение – от ствола до кончиков обвислых ветвей в высокой кроне. Поскольку растение не имело сосудов, обеспечивающих транспорт питательных веществ, в каждой чешуе осуществлялся фотосинтез для снабжения питанием близлежащих тканей.

Но еще больше поразил бы нас тот факт, что эти деревья большую часть своей жизни проводили невзрачными пнями. Только созрев к размножению, дерево стремительно вздымалось вверх, словно фейерверк в замедленном показе[122], чтобы взорваться на вершине разветвленной кроной, рассеивающей по ветру споры.

Истратив все споры, дерево погибало.

Многие годы затем дожди и ветра, грибы и бактерии подтачивали пустую оболочку, пока она не обрушивалась на вечно сырую подстилку. Лес из плаунов напоминал обезлюдевшие поля Западного фронта Первой мировой: ряды похожих на кратеры полых пней, заполненных гнилой водой и смертью; голые стволы без ветвей и листьев, поднимающиеся из трясины разложения. Тени в этом «лесу» не было, как и ярусов. Лишь слой перегноя постоянно нарастал вокруг обломков рухнувших деревьев.