Очень мелкий бес

Каляев сказал, что да, знают, и добавил, что по женской линии в родственниках Бунчукова числится Щорс. Панургов зачем-то рассказал о страшной судьбе младенца-императора Ивана Антоновича, заточенного в каземат и в конце концов убитого, потом как-то очень ловко перешел на римских императоров Тиберия, Калигулу и Клавдия, упомянул декабристов, Софью Перовскую и Махно и завершил все информацией, что сам видел дома у матери Бунчукова многочисленные ордена и саблю Котовского, подаренную ему благодарными бессарабскими крестьянами. Порту­лак тоже не дал маху. Зоя узнала, что Бунчуков, втайне мечтая походить на деда, берет уроки верховой езды (уроки эти были описаны с такими подробностями, будто их давал Бунчукову лично Портулак); кроме того, Вадик пообещал показать Зое скелет любимого коня Котовского, хранящийся в запасниках палеонтологического музея.

Зоя была девушка неглупая, но и она, презрев частности — Щорса, Калигулу и лошадиный скелет, поверила в главное — родство Борьки с героем гражданской войны и коварные гены Котовского. Тем более что назавтра Бунчуков принес от мамы кривую саблю с арабскими письменами, как объяснил он, очень древнюю, когда-то украшавшую личный арсенал турецкого султана Ага-паши и неведомыми путями по­павшую в руки бессарабских крестьян. Лишь через несколько дней, когда на буйной голове потомка Котовского наметился ежик, Зоя заподозрила неладное. Выяснилось: накануне облысения Борька, который очень дорожил своей шевелюрой, поспорил с Панурговым на ящик шампанского, что обреется наголо. Когда Зоя заснула, он за­перся в ванной и героически выскреб безопасной бритвой голову, а волосы со свойственным ему художественным вкусом разбросал по подушке. Саблю же, натуральную, турецкую, добыл Каляев, выпросив ее взаймы у знакомого коллекционера и писателя по совместительству Игоря Брыжейки. После этого самолюбивая Зоя раз­ругалась с Бунчуковым и в пику ему затеяла скоротечный роман с Мухиным; впрочем, с Бунчуковым они остались друзьями. А потом уж ее повлекло к Портулаку, амуры с которым заслуживают отдельного отображения, и мы их обязательно подробно опишем, но как-нибудь в другой раз.

Словом, у Зои не было особых причин доверять тому, что говорили ее веселые друзья. Они понимали друг друга с полуслова, а порой и вовсе без слов, легко подхватывали любые истории и редко прокалывались со всей очевидностью. Поэтому Зоя, чтобы не попасть впросак, — с этой компанией никогда нельзя было предугадать заранее, как и когда это случится, — до поры до времени определила себе роль стороннего наблюдателя.

— Значит, так, Вадюля, — сказала она, когда они выходили из квартиры, — Даю тебе слово ни во что не встревать и вести себя с присущим мне благоразумием. Ты же мне обещай, что не будешь устраивать забегов. Несолидно как-то. Пушкин в твои годы уже «Евгения Онегина» написал и к «Памятнику нерукотворному» примеривался, Маяковский поэму «Владимир Ильич Ленин» сочинил, а Лермонтов — тот и вовсе помер. А ты все бегаешь, бегаешь. Можно я тебя под руку возьму, для верности?

Портулак ничего не ответил, но по лицу его было видно, что Зоино благоразумие не кажется ему достаточной гарантией. Когда Зоя крепко прихватила его локоть, он только глубоко вздохнул.

По дороге проходили мимо Аничковой церкви.

— Зайдем? — спросил Вадик Виташу.

В полном молчании они поставили свечи у иконы Николая Мирликийского. Виташа и Зоя крестились, а неоцерковленный Портулак стоял, опустив руки по швам. Краем глаза Зоя наблюдала за ним, пытаясь найти некий особый смысл в посещении церкви, но так ничего и не нашла. «Стебаются мальчонки», — подумала она.

17

Гай Валентинович Верховский вложил в чеснокодавилку зубок чеснока и засунул ее в рукав пиджака. В этот момент дверь открылась, и на пороге показался Бородавин с бутылкой портвейна.

—  Здорово, Протопоп, — сказал он, увидев Владимира Сергеевича, — но извини, ты не вовремя. Ко мне из издательства должны прийти. Вот так-то!

— Здравствуйте, Сила Игнатович. — Гаю Валентиновичу надоело топтаться за спиной стоящего, как монумент, Протопопова, и он вышел на авансцену. — Я редактор издательства «Проза» Верховский.

— Вот видишь, Протопоп! — сказал Бородавин, переложил бутылку из правой руки в левую и приготовился к рукопожатию. — Мое почтение, товарищ Верховский!

Случилась заминка, ибо этого самого естественного развития событий Верховский не предусмотрел. Пожать протянутую руку он не мог — и не только по моральным соображениям; для этого надо было переложить чеснокодавилку из правого рукава в левый, то есть, в сущности, проделать то же, что Бородавин проделал с бутылкой.

Можно было, конечно, не раздумывая, наброситься на Бородавина, но Гай Валентинович боялся оконфузиться. Мемуары Бородавина на поверку могли оказаться выдумкой, совпавшей в деталях с его собственным военным опытом, или, что вполне возможно, капитан запаса партизанил в тех же местах, слышал те же, что и он, рас­сказы о нечистой силе и на склоне лет положил их в основу фантастической повести, придав ей форму воспоминаний старого вояки.