Очень мелкий бес

Когда ситуация обретала неопределенные черты, не укладывалась в привычную диспозицию и, хуже того, не поддавалась управлению, Олег Мартынович выходил из себя, начинал, копя желчь, метаться по издательству и обрушивал свой гнев на первого попавшегося. По долгу службы таким первым попавшимся, а точнее первой попавшейся, часто оказывалась Людочка. Но нынче ее партия была отыграна еще с утра, поэтому к середине дня, когда Олег Мартынович замелькал в коридоре и зарыскал по комнатам в поисках подходящей жертвы, с Людочкой он разговаривал дружелюбно.

Любимов забегал в ее комнату, бросал два-три неразборчивых слова и уносился куда-то, чтобы опять возникнуть с какой-нибудь безделицей. В такие минуты он умудрялся создавать иллюзию своего одновременного присутствия во всех комнатах издательства, раздавал сотни взаимоисключающих указаний и добивался того, что сотрудники вовсе переставали работать, а наиболее смелые шли снимать стресс на второй этаж в столовую, где в розлив продавались пиво и вишневый пунш, почему-то считающийся безалкогольным. Совершив моцион, Любимов ненадолго успокаивался и в эти короткие минуты был способен принять разумное решение. Вот и сейчас, пронесясь по коридору, он ворвался в свой кабинет, постоял, глядя в стену, и внезапно обмяк, опустил плечи и побрел к Людочке походкой усталого пятидесяти двухлетнего  человека,  которого  многочисленные  заботы  заставляют  выглядеть  старше  своих лет.

Людочка, несмотря на нервную обстановку, дочитала уже «Пиршество страсти» до эпизода с ананасами и пребывала в замешательстве, потому что не могла понять, откуда в тропиках взялся заснеженный берег и отчего ананасы выступают символа­ми неуничтожаемой любви. Из прочитанного это никак не следовало и выглядело столь явным ляпом автора и редактора, что впору было заподозрить в появлении снега под пальмами не ляп, а особый изыск, а в ананасовой символике глубокое понимание предмета — кто знает, что именно у тропических аборигенов овеществляет любовь и сопутствующие ей переживания.

Размышляя над этим, Людочка не вспомнила, что уже читала о заснеженных ананасах в «Страсти на склонах Фудзиямы» и «Поцелуе длиною в жизнь»; и как было ей упомнить такие детали, если она глотала любовные романы десятками и бурные их события проносились в ее голове, не оставляя ничего, кроме слабого кометного шлейфа надежд, что когда-нибудь нечто подобное произойдет и с самой Людочкой. Так что, дойдя до соответствующего места в «Пиршестве страсти», она только укрепилась во мнении, что этой бесспорной нелепицей — ананасами на снегу под крутым тропическим солнцем — ее память обязана гипнотическим талантам Каляева.

Ананасы на зимнем пляже были своего рода визитной карточкой каляевских любовных романов. Как-то, будучи зимой на Рижском взморье, Каляев и Бунчуков купи­ли мерзлый ананас и сгрызли его у кромки черной балтийской воды, а потом у них завязались тесные, хотя и скоротечные отношения с конькобежками из общества «Трудовые резервы». Узнав, что Каляев увековечил этот эпизод аж в трех книжках, Бунчуков назидательно сказал Портулаку, что всамделишный писатель все подбирает и ничего у него не пропадает зря.

Подумав, что следует приберечь все вопросы для Каляева, Людочка собралась читать дальше, но тут в комнату вошел Любимов, и лишь благодаря тому, что в этот раз он был обмякший и не стремительный, ей удалось благополучно спрятать «Пиршество страсти» под спасительный «Ньюсуик».

— Налейте мне чаю, Людочка, — сказал Любимов и нараспев добавил: — Я хочу напиться чаю, к самовару подбегаю... а она за мной, за мной — по Садовой, по Сен­ной... Налейте мне в игоряиновскую, принципиально буду пить из его чашки, чтобы знал — надо на работу ходить. Кстати! Наберите-ка его домашний телефон! — и, увидев, что Людочка, устремившаяся уже было к самовару, повернулась к столу, на котором стоял телефон, определил последовательность ее действий: — Сначала — само­вар, потом — телефон!

Приняв чашку, из которой так и не удалось испить Каляеву, Олег Мартынович выцарапал из сахарницы кусок сахара и стал, громко прихлебывая, пить вприкуску. А Людочка поставила телефон на автодозвон, села за стол и, вытряхнув на «Ньюсуик» кучу пластмассовых скрепок, принялась сортировать их по цвету и форме. В этой бессмысленной работе, как ни странно, имелся резон — Любимов не любил, когда сотрудники издательства бездельничали.

В молчании, нарушаемом лишь хрустом сахара, они провели минуты три — телефон Игоряинова был занят.

— А может быть, он вовсе не приходил, а, Люда? — вдруг спросил Любимов.

— Может быть, — печально ответила Людочка.

— Или, может быть, он попросил вас сказать, будто приходил, а сам... Ну мало ли что он сам...

— Выходит, это мы с ним специально договорились, чтобы дверь сломать?