Очень странная история

Она была в депрессии: в театре на вторых ролях, партии не давали, безнадёжно, тоскливо, и тут — Он! Возмужал, окреп, старший лейтенант, красавец, с цветами-шампанским-конфетами, получали тогда подводники — не чета сегодняшним клеркам из банка. Что ни день — театры, что ни ночь (добился своего!) — любовный фейерверк. Он и с родителями познакомился… Но про женитьбу не говорил, да никто и не заставлял. Она — танцовщица, балерина Мариинки, пусть на вторых ролях, но, согласитесь, не в Гаджиево же. Он понимал и не настаивал, был счастлив хотя бы тем, что услышал от Неё «люблю».

Любила? Может быть… Во всяком случае, теперь, после встречи, отвечала Она на письма почти регулярно.

А весной следующего года атомная подводная лодка, на которой служил наш старший лейтенант, возвращалась из похода, и на глубине 386 метров в Норвежском море на ней случился пожар.

А дальше — всё как обычно в таких случаях (Господи! «Всё как обычно»…).

Пожар на глубине при возвращении с боевого задания.

Борьба за живучесть в подводном и надводном положении, при этом, как правило, подлодка остаётся без хода и связи.

Поступление забортной воды внутрь прочного корпуса.

Потеря центральным постом управления борьбой за живучесть подлодки.

Потеря подводной лодкой плавучести и продольной устойчивости.

Опрокидывание.

Затопление.

Гибель.

Они боролись за жизнь подлодки пять часов. Наши самолёты прикрывали район, воды нейтральные, и рядом, как охотничьи собаки, крутились натовцы. Слава Богу — погода была не самая плохая, и на помощь уже шли наши спасатели и рыбаки.

На пятом часу подводники спустили на воду спасательные плоты и начали погрузку. На борту оставались шесть человек, когда резко возник дифферент на корму и лодка, встав вертикально, круто пошла ко дну.

Он к плотам не успел… Готовил секретные документы на уничтожение. В аварийно-спасательную капсулу его втащили в последний момент. В капсуле их было пятеро, шестой остался где-то в подлодке.

Из стенограммы магнитофонной записи дознания старшего лейтенанта N.:

«Лодка погружалась, и слышно было, как трескались переборки… Глубиномер показывал 400 м и стрелку зашкаливало. Я спросил: „Какая глубина моря?“ Кто-то ответил — полторы тысячи. А командир сказал, что если достигнем дна, то камеру раздавит. И тут под нами раздался удар, как будто взорвалась бомба, и началась мощная вибрация… Кто-то крикнул: „Включиться в ИДА (индивидуальные дыхательные аппараты) “. Включились только я и мичман-химик: вахтенный офицер потерял сознание, у него была судорога, и он хрипел. Мичман-вычислитель лежал на боку и признаков жизни не подавал. Командир с верхнего яруса стал давать указание, чтобы мы включили в аппарат вахтенного, мы с химиком сделали это с большим трудом. После того, как вахтенный стал делать редкие, но глубокие вдохи, я полез наверх — посмотреть, что с командиром, его уже не было слышно. Он сидел на скамеечке, свесив голову, и хрипел, а у его ног лежал дыхательный аппарат. В течение одной или двух минут камера всплывала. А когда она достигла поверхности, избыточным давлением, которое было внутри камеры, с защёлки сорвало верхний люк. Химика пробкой выбросило наверх. Меня тоже… В открытый люк хлынула вода, в течение пяти-семи секунд капсула набралась воды и камнем ушла на дно. Я остался наверху. Метрах в двадцати от меня плавал с разбитой головой мёртвый химик…»

Его спасли рыбаки. Из семидесяти подводников выжило тридцать. Многие просто погибли от переохлаждения в ледяных водах Норвежского моря.

Потом госпиталь, расследование и… как ни странно, награждение. Их всех наградили орденами — и живых, и мёртвых.