Очень страшно и немного стыдно

Встаю со стула, на мое место сразу садится ребенок, который отошел от аппаратов с напитками. Теперь непонятно, где разложить вещи. Так. Можно здесь на полу. Наклоняюсь. Выкладываю аккуратно все друг за другом. В длинную линию. Конечно, по закону подлости кошелек обнаруживается последним. Мальчик сверху, со стула, наблюдает за мной. Смотрит на длинную цепочку моих вещей, лежащих вдоль стены. Ну и пусть смотрит. Он же занял мое место! Я оглядываюсь. Отсюда, с пола, все в кафе выглядит совершенно по-другому. Будто наизнанку. Под столами на крючках висят разнокалиберные сумки. Рядом с ними ноги их владельцев. Сидеть на корточках неудобно, я встаю на колени. Пол грязнее, чем я думала, – весь в разводах, а потолок далеко-далеко над маленькими головами. Мальчик сползает со стула и становится рядом со мной. Малыша мать тоже снимает с рук и кладет рядом с братом на пол. Младенец, лежа на животе, сильно тянет голову вверх, пытаясь все рассмотреть, вертит одутловатым лицом. Брат показывает ему язык и начинает бегать кругами вокруг, не отрывая от него взгляда. Младенец тужится, краснеет и начинает тоже дергать ногами, изображая бег, – старший хохочет и останавливается. Младенец тоже замирает. Брат стоит, хитро улыбаясь, потом снова бежит по кругу, а малыш изображает бегущего. Так двигаются собаки во сне. Потом младенец отвлекается на раздавленное печенье, начинает клевать его, как голубь. Мать с наколкой все это видит, но ничего не предпринимает. Снизу она кажется непропорционально огромной. Когда закидываешь голову наверх – непременно приоткрывается рот, это неудивительно – чистая физиология. Вот что интересно: почему женщины всегда открывают рот, когда красят ресницы?

Потолок тоже в пятнах – то ли протечка, то ли так зашпаклевали трещины. Пол в разводах – соответствуют ли пятна на потолке пятнам на полу? Лицо вверх, лицо вниз. Лицо вверх, лицо вниз. Каждый раз, когда вверх, – рот чуть приоткрывается. Только нужно закидывать действительно сильно.

Сейчас сверху на меня смотрит не только маленький мальчик, но и официантка и еще какие-то люди. Официантка протягивает мне блюдце с чеком. А за ней вытянул голову дядька в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами.

– Вы что, это все продаете? – Он смеется, и я вижу, как у него над ремнем трясется живот.

– Нет, – я заталкиваю свои вещи обратно в сумку. Кроме кошелька. Встаю. Смотрю на официантку. Мне кажется, она вот-вот заплачет или засмеется – непонятно. – Я просто искала деньги. Не знаю, как у вас, но у меня, пока все вещи не достанешь, ничего никогда не найдешь. А у вас?

Мужчина с закатанными по локоть рукавами тут самый главный.

– С вами все в порядке? – он смотрит мне в глаза.

Официантка выглядывает из-за его плеча. Она явно меня боится. Мужчина не боится, в его руках власть. Это чувствуется по взгляду.

– Она просто уступила место моему сыну, – у женщины с наколкой на плече сейчас очень громкий голос. Она наконец перестала говорить по телефону. Пьет что-то из высокого стакана – над губой блестит белая пенка.

Лучше бы она вытерла эту пенку – с пенкой на губе ей трудно верить. К ее мнению никто не прислушается. Неправильно это, когда еда на лице.

Видно, что они все не приняли в расчет фразу женщины с пером. Она действительно не выглядит как кто-то, кому можно доверять на все сто. Но она очень мило пытается мне помочь. Я ей благодарно киваю. Ее сынок опять бежит к аппарату с напитками. Я сажусь на свой бывший стул.

– Можно мне еще чаю? – вижу, как это все не нравится официантке. – Извините, вы правы, мне пора. Я должна идти. Спасибо.

Выхожу на улицу, но уйти не могу. Я же должна дождаться человека. Столик у витрины уже заняли. Стою около самых дверей в кафе. Стоять здесь как-то странно. Делаю вид, что у меня расшнуровались ботинки, – медленно перезавязываю их заново. Асфальт вокруг покрывается черным горохом, и в этом угадывается четкий ритм. Это пошел дождь, хорошо, что я с зонтом, теперь дождь еще и слышно, – по натянутой надо мной ткани бегут сотни крохотных ног. Толпа человечков мечется по моему зонту – туда-сюда, туда-сюда. Проходящий мимо мужчина задевает мой зонт шляпой – “извините!”. Но человечков с него не сбивает – все так же топают, топ-топ-топ-топ-топ. Опять удар по зонту, но уже другим зонтом – не черным, как у меня, а цветным, раздутым, самодовольным. Здесь очень узко, картинки мелькают совсем близко: лысина, пальцы заправляющие за ухо прядь волос, руки в кольцах шарят в поисках замка на сумке, уши, огромные уши, и маленькие глаза в очках, и длинная челка. Отворачиваюсь в сторону – в соседнем ресторане повар в белой шапочке достает широкий нож и начинает медленно нарезать огурец соломкой, складывает в контейнер, тщательно вытирает нож, убирает, моет доску и уходит в глубь кухни. Рядом со мной останавливаются полицейские с кургузой собакой. Объясняют мужчине, как пройти, очерчивают в воздухе воображаемый маршрут, собака широко зевает. Два молодых клерка торопятся к пабу.

– Ты уже давно не живешь.

– Что ты имеешь в виду?