Очень страшное кино

здравствуй, мой золотоглазый,
ты опять ко мне приходишь.
ходишь, ходишь, ходишь, ходишь,
всей округе уснуть не даёшь.

хочешь, чтоб я рассказал

да-да, и то

правда:
нужно выблевать из себя
весь этот кайф

..когда

нас накрыли в штабе, листовки, прокламации, все дела,
карты какие-то
наши
все успели, из окон, через подвал —
я остался. не успел. не хотел.
когда они.. стоял возле стола.

и ты закидывал ногу за ногу, привольно, —

где решётки
с запахом пыльной краски цветы,
и красивый эсэсовец в чёрном,
который бил меня по лицу, —
раскинувшись в кресле,

невидимка.

далее – стыдливо падает занавес,

но ты проходишь под ним.

изумительной точности образец:

сломанными пальцами нот
игра на саксофоне светлого коридора,
дервиш, щекотка под рёбрами,
тоненький холодок
гулоса.

натянутый кадык,

провалами век – в вечные полюса.
хо-лод-но! теплее, вернее —
вырванным запястьем – обратно:
«отказываетесь?..»
звяканье эмали о,
о металл.

после – что-то чёрное,

кручёно-верчёное, обречённое,
отчаянное

дубль! два. обнимаю,

понимаю: жить уже не.
так хоть обцеловать
на прощание:
согреться.

далее – уже безлице:

охвативши ладонью грудную клетку,
прижимаешь ремнями к чужой темноте,
и рядом стоишь за плечом
чуть в стороне,
и шёпот стекает по шее:
дальшшшше…

золотолицый мой, ты – везде.

приходя в себя как в заброшенный дом,

осознаюсь лежащим
на скользком дереве,
раскинутая рукокрылость – это
значит грудь нараспах: Freeeeeedoooom!
ну или что-то подобное

..а из моих запястий растут чудные розы,

насквозь гниющие чудные розы,
поднимаются, извиваются,
тянутся
на восток.

я тянусь, обкусываю их губами,

превращаюсь в свет,
захлёбываюсь соплями.
бессильная гордость разбитого подбородка,
синь зимородка:
электрический свежий ток.

я – спираль, вихрь, тайфун и голые

рёбра, холодеющие лодыжки, без тормозов —
ты подходишь ближе, – и в твоих глазах
отблеск истины:
так дай же её мне, дай мне её, дай её!!

огонь, огонь, блеск,

спираль, круги, искры.
начинает летать.

..и подходит, и тонко

улыбаясь, погружает пальцы
мне под рёбра

..и подхожу, и тонко

улыбаясь, погружаю пальцы
ему под рёбра

..и тысячи тысяч зеркал друг напротив

друга

..и тысячи мы

..подходят, и..

в глубину, без ножей
по локоть, в самую глубь.

чёрт возьми!! до самого всхлипа,

до дрожи, трещотки,
до мостика
выгнутого хребта, —

.............................

надорванным горлом
играет виолончель.

..и отходит, и снова

открываешь себя наугад
как книгу, вытащенную приливом, —
мокрого, злого, дрожащего
пронзительно детского
никчёмного
выкидыша всей вселенной,
бесконечно благодарного
за солёную воду
на лице, —

на равнодушье металлических прутьев.

ты уже феникс,

привыкни.
более не скелет,
даже не пасынок чьей-то войны.
ты – глаз зимы
выпуклый, когда маршируют чёрные фуражки,
и время от страха сворачивалось молоком.
башенный чёткий страж,
приглашение, как на танец, в подвал.
37-й год, отчаянные глаза мандельштама,
чей-то дедушка.

история, вскрой мне вены.

золотоглазый наматывает круги
вокруг, —
как бинт вокруг шеи,
как клейкая стрелка воображаемых часов
«сколько ещё?»,
как казённый воздух.

я рассказал.

может, хватит?..