Очередь

Лариса опять пошла в реанимацию. Снова попробовали отключить аппарат. На этот раз самостоятельное дыхание больше не потребовало искусственной поддержки. Давление постоянно держалось на одних и тех же цифрах. Они ждали около часа — все было стабильно. Нина стала открывать глаза.

— Болит, миленькая?

Она отрицательно покачала головой. Ответить ничего не могла — мешала трубка в дыхательном горле.

— Трубка мешает?

Нина утвердительно шевельнула веками.

— Ну вот, Лариса Борисовна, в сознании. Убираем трубку?

— Убираем. Сейчас аппарат не нужен. О, господи! — протяжно вздохнула Лариса Борисовна.

— Что так?

— Привычка… Или кислородная недостаточность.

— У кого?

— У меня.

Все присутствующие вежливо рассмеялись. Шеф шутить изволит.

Удалили трубку. Голос у Нины сел. Она хриплым шепотом сказала:

— Мешает…

Никто не успел шевельнуться, как она протянула руку и выдернула зонд изо рта.

— Что ж ты наделала?

Нина лежала с закрытыми глазами и не реагировала.

— Не страшно, Лариса Борисовна. По нему ничего не шло. Понадобится — вставим.

— Конечно, не страшно. Неожиданно.

Нина открыла глаза, посмотрела на Ларису Борисовну.

— Толя где? Сами-то записались?

— Лежи, Ниночка. Лежи спокойно. Потом.

Лариса вошла в свой кабинет и стала лихорадочно переодеваться. Надела платье, остановилась у стола, махнула рукой и снова натянула белый халат.

Зазвонил телефон.

«Теперь Валерий», — решила Лариса.

— Слушаю.

— Нарциссовна!

— Борисовна, — спокойно и обреченно ответила Лариса.

— Брось, не расстраивайся…

— Что еще нового?

— Я записался. Тебе что-нибудь устроим. Господь Бог должен учесть все.

— Хорошо. Вся надежда на него. Пока он меня наказал.

В трубке послышался жизнерадостный смех:

— Не скучай. Не жалей, что кончился этот праздник. Другие будут.

— Спасибо. Буду ждать. — Теперь и Лариса рассмеялась.

— Ну и молодец. Не горюй и улыбайся. Не обижай, хозяйка.

— Я не обижаю и не обижаюсь. Наши обиды порождены только нашим нутром, порождены нами самими. На кого ж обижаться?

— Ладно тебе. Что кончено, то кончено, а ты развела философию. Так часам к семи придешь? Уговор в силе?

— Наверное. Буду стараться.

— Пойду с остальными договорюсь. Я из автомата.

— А к семи кончится?

— С ума сошла! Они уже по три человека берут. Лариса осталась совсем одна. Одна в своем рабочем кабинете. Никто ей не мешал, она стояла и думала. Думать она могла о чем хотела, никто не вторгался в ее размышления, никто не перебивал, никто не звал на переклички или поесть, никто не приглашал к разговору.

И ЕЩЕ РАЗ АВТОР

Ну вот, дело идет к концу: очередь идет к концу, книга идет к концу.

Я увел себя из книги, я описывал женщину с ее заботами, с ее проблемами, но как-то не заметил — то ли в книге, то ли в жизни не заметил, сначала не замечал, — что проблемы и заботы у женщин и мужчин стали вроде бы общими, вернее, не общими, общими они были всегда, — стали одинаковыми. Двадцатый век подарил нам женскую эмансипацию, объединил, нивелировал заботы, сделал одинаковым труд и на работе и дома… Дома, должно быть, есть еще какая-то разница. Но дома они, женщины, теперь бывают меньше. Они не дома, они в деле, в миру, на миру. Никогда прежде женщина не занималась транспортом, конями, разве что ездила, скакала на них, да в стихах «на скаку» останавливала.

У женщины и мужчины появились одинаковая одежда, одинаковая работа, одинаковая Ответственность.

Немудрено, что я немного запутался, а может, изрядно, и как-то сначала незаметно для меня появились у Ларисы Борисовны мои заботы, мои недостатки, мое легкомыслие, мужская безответственность: от любви или, пожалуй, от отсутствия любви легко относятся и к тому и к другому.

Нет. Все же это не мое, наверное… Но все равно в любом слове, в любом повороте души и событий, в любой коллизии я, вероятно, как теперь понимаю, копал в своих подвалах, думал о себе, сравнивал с собой.

Впрочем, так ли это? Во всем сомневаюсь. Так и надо, ведь не мне судить. Я написал — и хотел я или не хотел, осознанно или в бездумье что-то поднял в себе, вытащил для себя на поверхность. И пусть в процессе работы, в процессе обсуждений книги с друзьями, коллегами я что-то изменю, исправлю, выкину, допишу, я все равно и для себя дело сделал, себе я пользу нанес… Друзья мне скажут: «Пользу нанести нельзя, нанести можно удар, вред…» Ну что ж, покорно исправлю и задумаюсь о пользе и вреде для себя и для других, и как они сочетаются, взаимодействуют, или, на сегодняшнем квазинаучном жаргоне, коррелируются.

Я все равно писал так, думал так, искал так — не случайно же у меня в голове возникло: «пользу нанес».

Конечно, я копался в себе, думая о Ларисе Борисовне. Да и куда уйти от себя? Тем более она у меня зачем-то, почему-то шеф-хирург и, разумеется, пропустив болезнь, запустив чью-то болезнь, какие бы объективные причины на то ни были подсказаны доброжелательным окружением, должна по-мужски брать Ответственность на себя.

По-мужски?

Может, наоборот, по-женски?

У кого больше Ответственности, причин для Ответственности?