Очерк французской политической поэзии XIX в.

В парижском воздухе ты, муза, захворала, —
Покинем этот склеп, в нем душно и темно!
И пусть крылатый стих не возбудит скандала:
Мы только то споем, что нам разрешено.
Прочь, мысли горькие! С тобой бедны мы оба,
А строгих цензоров и я боюсь, как ты.
Чтоб не настигла нас министров лютых злоба,
О муза, воспоем дубравы и цветы!

Померкли небеса. Неся угрозу миру,

К нам буря близится и все сметет она.
Ужель в такие дни обречь молчанью лиру?
Народ печали полн и песнь ему нужна!
Для крыльев мир не тесен
Веселый наш рефрен — отрада нищеты.
Но мы вручим не ей венец бессмертных песен.
О муза, воспоем дубравы и цветы!

Пер. В. Левика

В обстановке такого цензурного гнета поэту приходилось в поисках заработка писать песни на темы любви и деревенской жизни. Он испытал влияние Дюпона, создав немало идиллически-созерцательных песен о богатой, цветущей природе, о нежных пейзажах родины, о мельницах и красивой мельничихе, в которую охотно бы влюбился по примеру всех, кто ее видит. Он жизнерадостно воспевал уборку богатого урожая истомленными и веселыми крестьянами («Майоран»), создавал колоритные образы деревенских красавиц, руки которых крепки, как клещи, в неустанном труде («Катерина»), или образ бодрого силача-кузнеца, любителя в день получки выпить и сделать жене нового ребенка («Кузнец»). Однако немало было у поэта песен о бедняках деревни («Декабрь», «Баллада нищего»), о горемыках-батраках, накапливающих вражду к своим угнетателям («Песня сеятеля»). Крестьянин — основной народный образ в песнях Клемана 1850-х годов. Вместе с тем резко и сильно звучали его сатирические песни о кулаках и тунеядствующих в деревне помещиках и рантье. По сравнению с Дюпоном Клеман гораздо глубже вошел в жизнь крестьянства: тема социальных противоречий деревни была у него постоянной. Что ж удивительного, что, когда он захотел издать эти и другие романсного типа песни отдельным сборником под названием «Песни из-за куска хлеба», цензура не замедлила его запретить.

Известность неожиданно пришла к Клеману с его любовной песней «Время вишен», действительно полной победоносного очарования. Популярность ей создал оперный тенор Ришар, положив ее на музыку и включив в свой постоянный концертный репертуар.

К середине 1860-х годов муза Клемана становилась все более наступательно-боевой. Одна за другой возникали его сатирические и революционные песни. Поэт без устали бичевал Вторую империю, предсказывая, что конец ее уже близок («Слава императору», «Ну и времена!», «Воспрянь, муза!» и др.). С великой, рвущейся из сердце любовью славил он свою родину не только за ее свободолюбивые традиции, но и за ее мыслителей, за эмигрантов 1848 г., за трудовой народ («Моей Франции»), воспевал вспыхнувшую было в 1868 г. революцию в Испании («Мадридский звонарь»), а в песне «Восемьдесят девятый год» (1866), славя революцию XVIII в., звал французов к новой революции: «Как и в восемьдесят девятом году, народ по-прежнему страдает; для него не сделано ничего. Во имя справедливости — пора, чтобы для всех крепостных земли, заводов и рудников наступил их восемьдесят девятый год!» Песня была запрещена. Демократический композитор и певец Дарсье, на деятельность которого советским музыковедам давно бы уже пора обратить внимание, мог спеть ее лишь после падения Второй империи; позже она вошла в репертуар правительственных концертов Парижской Коммуны.

А пока Клеману приходилось только терпеть всяческие преследования. За песни «Ну, и времена!» и «Восемьдесят девятый год» его собирались отдать под суд. Поэт вынужден был бежать в Бельгию, разумеется, не имея никаких средств. Помогла ему случайная встреча с Ришаром, отдавшим поэту свой плащ: наступила зима, а у Клемана не было теплой одежды. Тогда-то Клеман и подарил ему в благодарность «Время вишен». Вернувшись на родину и продолжая активную революционную деятельность против Империи не только в качестве поэта, но я в качестве памфлетиста, Клеман оказался участником восьми процессов, возбужденных Империей против республиканской прессы. За попытку издавать свой собственный журнал «Кастет», наделавший немало шума, Клеман был обвинен в «оскорблении императора и членов императорской семьи»; в январе 1870 г. суд приговорил его к году тюремного заключения и к штрафу в 500 франков. Но поэта заключили в тюрьму 5 марта, а полгода спустя Империя рухнула.