Очерк французской политической поэзии XIX в.

Но дни поэта были уже сочтены. Шестого ноября 1887 г. он скончался. Тело Эжена Потье было обернуто красным знаменем. Луиза Мишель положила в гроб книгу. «Революционные песни». Во время похоронного шествия они развернули красные знамена. Полицейские с яростью бросились их вырывать. Произошла свалка, многие участники шествия, в том числе некоторые левые депутаты, были избиты. Над могилой Потье были произнесены речи его былыми соратниками-коммунарами.

Потье похоронен на кладбище Пер-Лашез около «стены коммунаров». Постановке памятника на могиле воспротивилось министерство внутренних дел. Скромный памятник поэту удалось поставить только в 1908 г. по настойчивой инициативе ветеранов Коммуны на средства от продажи второго (сокращенного) издания «Революционных песен». Третье издание этой книги вышло, в ее первоначальном виде, в 1937 г., а полное собрание известных пока сочинений Потье — лишь в 1966 г.

ЖАН-БАТИСТ КЛЕМАН

Жизнь поэтов революционной демократии была невыразимо трагична.

В песне Эжезиппа Моро «Surgite mortui!», имеющей невеселый подзаголовок «Куплеты, пропетые на завтраке, все участники которого покушались на самоубийство или думали о нем», поэт признался, что уже четыре раза замышлял покончить с собой; по всей вероятности, и самая смерть Моро была самоубийством, как и странная смерть Гюстава Леруа. Самоубийством покончили Жюль Мерсье и Шарль Жилль. Готов был к этому и Эжен Потье. Мысль о самоубийстве владела и другим поэтом, Жаном-Батистом Клеманом (1836–1903).

Случилось с ним это еще в юности. Сын зажиточного мельника, он порвал в 14 лет с деспотизмом семьи и стал простым рабочим. Уже вскоре на горьком опыте познал он, какова беспросветно-нищенская доля людей физического труда. Но когда полюбивший его начальник предложил ему стать надсмотрщиком за рабочими, Клеман отказался примкнуть к числу эксплуататоров. И как-то однажды, полный невеселых дум, остро переживавшихся его впечатлительной натурой, юноша решил покончить с собой: он заснул на краю обрыва, над рекой, надеясь на то, что, повернувшись во сне, упадет в реку и погибнет. Но судьба берегла его: он не повернулся во сне, не погиб, а проснувшись, уже не захотел повторять такую попытку.

В поисках наиболее подходящей профессии Клеману пришлось изучить 36 ремесел, но ему так и не удалось найти такого, где от него не требовали бы «безропотной покорности» и где бы он не видел хозяйской «тирании и эксплуатации». Он понял, что жизнь уже сделала его бунтарем, и решил таким остаться. Ему казалось, что быть независимым оп может только в «свободной профессии», став литератором. Скопив с великими трудами сотню франков, он отправился в Париж, поступил в приказчики к одному виноторговцу, а все вечера отдавал самообразованию и писанию стихов. Началась долголетняя жизнь, полная всяческих лишений, граничащая с нищетой. Только в конце 1850-х годов поэту удалось продать одну из своих песен музыкальному издателю за 15 франков. По словам Клемана, он испытал в тот день «необыкновенное чувство»: «У меня все еще стоит в ушах мелодичный звон трех пятифранковиков, которые издатель вложил мне в руку; я стиснул их так лихорадочно, словно совершил кражу»[117].

Ж.-Б. Клеман.

Фотография

Поэзия Клемана — фольклорного происхождения. Она хранит отзвук старинных народных, частью плясовых, песен. Но, повторяя темы, образы и построение народных песен, сказок и легенд, поэт усиливал и обострял их мятежную социальную выразительность. Учителями своими в песенном искусстве он считал Беранже, Эжезиппа Моро и Пьера Дюпона.

Воспитываясь в такой школе, Клеман превратился в политического шансонье — и не замедлил оказаться на подозрении у цензуры Второй империи. Запрещалось множество его песен. Однажды он явился в Цензурный комитет и, играя в наивность, спросил, за что же он обречен на одни гонения. Ему сурово ответили, что поэт должен пенять на самого себя. «Зачем вы затрагиваете, — прибавил, несколько смягчаясь, цензор, — такие сюжеты, которые и т. д. и т. д.? Вам ведь было бы так легко сочинять прелестные вещицы, воспевая цветы, птиц, да мало ли что еще. Останьтесь в указанных мною рамках — и вам не придется жаловаться на цензуру».

Поэт пообещал последовать благому совету и вскоре представил в цензуру новую песню «О муза, воспоем дубравы и цветы!» Но в цензуре никак не ожидали, что о дубравах и цветах можно писать подобным образом, и песня Клемана была запрещена еще строже, чем все предыдущие.

Вот две первые строфы этой песни: