Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

После смерти государя она написала стихи, посвященные Александру I, которые в феврале 1826 года напечатали в «Дамском журнале» и в том же году перепечатали в «Московском телеграфе». Эти стихи были положены ею на музыку и пропеты с хором на одном из вечеров. Кантата «Памяти императора Александра I» издана в Карлсруе в 1865 году. К кантате приложен портрет княгини с акварели К. Брюллова, написанный в Риме в 1830 году.

Но мы забежали вперед…

Из Вероны княгиня Волконская уехала в Петербург и стала изучать скандинавскую археологию в связи с историей России для новой задуманной ею работы «Табло славы» (в русском переводе «Славянская картина»). В это время ее главным научным руководителем был филолог-лингвист швейцарец Андре Мериан. В качестве представителя русской дипломатической миссии он посетил многие государства Европы, был намного старше Зинаиды Александровны и, по-видимому, знал еще ее отца.

В 1820 году, когда между ними завязалась переписка, Волконской исполнилось тридцать, но она все еще казалась ему юной девочкой.

Мериан писал ей письма на двадцати листах. Он излагал целыми страницами свою лингвистическую систему, из которой следовало, в соответствии с Библией, что все языки – не что иное как диалекты, исходящие из одного божественного источника (именно это он доказывал всю жизнь).

Обретя склонную к филологии собеседницу, Мериан надеялся, что в дальнейшем княгиня сможет представлять его интересы в русских научных кругах, с которыми был давно связан, и пропагандировать его систему, покровительствовать тем или иным лицам (или трудам). Требовалось только, чтобы Волконская полноправно вошла в эти круги.

Особое значение придавал Мериан персоне адмирала А. С. Шишкова, поскольку Шишков являлся президентом Российской академии и к тому же оказал ему какое-то содействие: «Он единственный, кто меня понял – и единственный, кто мне помог – и единственный, кто что-то сделал – и потому я питаю к нему уважение и бесконечную преданность». Вероятно, Мериану казались привлекательными лингвистические поиски адмирала, его «корнесловы».

«Наш достопочтенный Шишков, уверен, примет Вас как возлюбленную дочь. Вы будете усладой старых лет, у Вас те же вкусы, те же чувства, та же любовь к отечеству. Я помолодею, видя Вас там», – писал Мериан Волконской 4/16 декабря 1824 года[54]. Волконская отвечала, в зависимости от настроения, длинными или короткими, но холодными письмами.

Научные занятия княгини Волконской мало соответствовали ее общественному положению. Они вызвали раздражение и насмешки среди ее великосветских знакомых, что, в свою очередь, порождало у нее сомнение в собственных силах. Один из ее друзей, кн. Козловский, писал ей по этому поводу: «Души холодные, невежество и насмешки не должны сбивать Вас с пути. Высшее общество имеет свои заслуги, но никогда в вещах серьезных… Музыка не для глухих. Истинное знание не для пресыщенных, суетных, насмешливых, можно жалеть их, но не исцелить. Храните для Ваших друзей тот источник, который освежает и обновляет все то, чего он касается»[55].

Князь Петр Борисович Козловский был одним из умнейших и образованнейших людей своего времени. Он был посланником в Турине, затем в Штутгарте и вернулся в Петербург после двадцатилетней заграничной жизни. Благодаря обширным знаниям в литературе, науке, истории, современной политике, он сразу занял в петербургских гостиных центральное место. П. А. Вяземский написал о нем две статьи, а впоследствии Пушкин привлек П. Б. Козловского к сотрудничеству в «Современнике».

Осенью 1824 года Волконская переселилась в Москву, а 7 декабря уже приняла участие в большом концерте в Благородном собрании «для вспоможения пострадавшим в Петербурге от наводнения». В этом концерте принимали участие Матвей и Михаил Виельгорские, сама княгиня, композиторы Алябьев, Верстовский, Геништа…

В те годы именно Москва представляла собой литературный центр России. В московских журналах, наряду с Жуковским, Вяземским, Пушкиным, появились имена Баратынского, Языкова, Козлова, Веневитинова, Кюхельбекера. Сергей Аксаков переводил для богатой разно образными драматическими талантами московской сцены Мольера. Пьеса Грибоедова «Горе от ума» ходила во множестве списков, так как при строгости цензуры было невозможно ее издание.