Очерки из будущего

– Это расчетливый, эгоистичный век! – сказала она, надув губы. – Я не имею в виду, – добавила она, смягчаясь, – что это твоя вина, Тедди, ты не хуже своего времени, но мне бы хотелось, чтобы ты был намного лучше. Я должна была бы так гордиться тем, что у меня есть галантный любимый, похожий на мужчин прежних времен. Знаешь, – рассудительно продолжала она, – ты никогда не отличишься ни одним из обычных способов, потому что ты не умен, дорогой. Мы оба согласились, что нам просто нужно смириться с этим. Но подумай, какое это было бы отличие – быть героем в наши дни, быть чуть не убитым и ужасно страдать, и быть разлученными на долгие годы, и потом наконец все встанет на свои места. Я должна была бы так гордиться тобой, Тедди! Я бы предпочла, чтобы нас запомнили именно так, а не как-либо иначе, это было бы так уникально и непохоже на других!

Теодор выглядел очень расстроенным и несколько несчастным, насколько это позволяли увидеть черты его загорелого лица. Он не мог понять архаичного вкуса Китти, но ни один молодой человек двадцатого века не может быть равнодушным, когда его возлюбленная апеллирует к той жажде индивидуальности, которая открыто и сознательно является правящей страстью времени.

– Я не был воспитан в духе героизма, Китти, – сказал он. – Я не думаю, что уменя получиться это сделать. Я так скажу, – воскликнул он, просияв от облегчения, – если ты хочешь, чтобы мы были несчастны, почему бы не стать несчастными из-за того, что мы никогда не сможем отличиться как ты хочешь.

– O, Тедди! – сказала девушка с упреком. – Нет никакого толка в том, чтобы быть несчастным из-за того, что ты не выделяешься.

Это было очевидно, в конце концов, и Теодор выглядел явно подавленным, пока ему не пришла в голову другая идея.

– Видишь ли, Китти, – начал он, немного обидевшись, – мне кажется, что ты сваливаешь все это на меня. Ты хочешь, чтобы мне было больно, чтобы я рисковал, но тебе самой это нравится ничуть не больше, чем кому-либо другому.

– Ну что ты, я должна испытывать муки ожидания, – решительно сказала Китти. – Мне было бы гораздо труднее, чем тебе. Девушки всегда так делали в старые времена.

Теодор почувствовал, что в этой постановке вопроса есть что-то неправильное, но он никогда не был ровней своей возлюбленной в диалектике. Он поразмыслил несколько мгновений, а затем предпринял еще одну попытку.

– Мне бы ужасно не хотелось, чтобы ты страдала от мучений, дорогая, – сказал он находчиво. – Если нам обоим придется страдать, то лучше бы мне взять на себя самую тяжелую часть, и потом, ты же любишь героизм, и печаль, и боль, а не я.

Китти уставилась на мгновение в недоумении, поскольку ее возлюбленный, хотя, несомненно, менее умный, чем она, совершенно случайно наткнулся на полную фланкировку ее диалектики, а затем, с внезапно пробудившимся атавизмом, она прибегла к тактике, которой в дни угнетения владела ее прабабушка.

– Тедди, – восклкнула она, – если бы ты действительно любил меня, ты бы терпел и решился на все ради меня. Особенно когда я так люблю тебя и так хочу, чтобы ты проявил героизм и отличился, ради меня и чтобы доказать свою любовь! О, зачем я родилась в этом веке? Я не понимаю, как в наше время можно узнать, любит ли кто-нибудь кого-нибудь, – и кудрявая голова опустилась на кучу подушек, а Китти снова начала плакать.

Теодор, хотя он и не был, как он справедливо утверждал, воспитан в духе героизма, обладал самым добрым сердцем на свете, и он испытал самую сильную боль, которую когда-либо знал, глядя на растрепанный каштановый узел волос и хорошенькие плечи, сотрясающиеся от рыданий; но он был также практичен и весьма колебался, не желая связывать себя какими-либо неопределенными обещаниями бесполезных опасностей или мучений, чтобы облегчить страдания своей маленькой любви.

– Слушай, Китти, – решился он наконец. – Давай покатаемся на яхте. Не будем больше об этом говорить. До темноты еще есть время для небольшой прогулки; или, может быть, приедут твои мама и папа, пообедают на "Кошечке" и будем гулять до луны.

Китти только жалобно всхлипнула и замолчала, затем Теодор закричал в отчаянии:

– И все-таки, что ты хочешь, чтобы я сделал? Я не понимаю. У меня нет врага, который ударил бы меня ножом и посадил в тюрьму, а у тебя нет врага, который попытался бы сжечь тебя, чтобы я спас тебя. Ты же не хочешь, чтобы я ударил себя ножом? Надо мной должны были бы смеяться или считать сумасшедшим, вместо того чтобы восхвалять.

Китти села, разглаживая свое взъерошенное оперение, и просияла, когда Тедди перешел к практическому рассмотрению ее идеи.