Очерки из будущего

Он огляделся и увидел среди подушек книгу в выцветшей старой обложке в стиле девятнадцатого века. Он открыл ее и узнал шрифт – абсурдные маленькие наконечники и крючки на шрифтах, делающие их гораздо труднее для чтения. Все видели такие экземпляры в библиотеках колледжей и публичных библиотеках, и, конечно, гораздо более старые книги, – книги с длинными "S" восемнадцатого века и книги с черными буквами шестнадцатого, сохранившиеся гораздо лучше, чем эти хлипкие поздние, чьи дешевые украшения уже давно поблекли до убожества; но Теодор никогда не интересовался ими, и у него не было ни малейшего представления, о чем эта книга.

– Наследник Редклиф, – прочитал он немного медленнее обычного из-за формы букв.

– Да, – сказала Китти, – это старый роман. В этом семестре у нас на уроках литературы изучают историю романа, и мы около месяца посвящаем романам девятнадцатого века, и профессор Рис постоянно заставляет нас много читать, помимо того, что требуется, и я решила удивить ее, потому что на чердаке есть много старых прабабушкиных книг, и я читала их всю неделю.

Теодора озарило. Он всегда слышал, что романы того периода были грустными, и что плакать над ними было совсем не редкостью. И его всегда учили, что жизнь в девятнадцатом веке была слишком жалкой, чтобы кто-то мог созерцать ее с радостью.

– Тебе не следует читать об ужасах, Китти, – сказал он. Пойдем, прокатимся на яхте. До темноты еще два часа. Если хочешь, я включу электричество, и мы сможем махнуть до Болинаса и обратно, и ты так надышишься, что забудешь обо всем остальном. Я полагаю, что у этих стариков были грустные времена, и мне ничуть не жаль их, но они умерли и ушли, и все их беды позади, и знаешь, – продолжал он, светлея от ощущения непобедимой логики, – ты не сможешь сделать ни капли лучше для них, если будешь плакать.

Бедный Тедди! Очевидно, он был плохо начитан об истории прошлого века, поскольку не представлял, сколько раз и с какой абсолютной бесполезностью эта последняя фраза была обращена к скорбящим, поэтому произнес ее с веселой уверенностью.

Уголки красивого рта Китти опустились.

– У них были такие тяжелые времена, – сказала она, – такие прекрасные, грустные, романтические времена. Хорошие времена прошли. Ничего подобного нет и уже не будет.

– Боже милостивый, Китти! – испуганно воскликнул Теодор. – Я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил. Славный двадцатый век…

– Он не славный! Он… он плоский, – воскликнула Китти, слегка дрожа от слез. – Ничего не происходит, и тебе не нужно быть грустным и героическим.

– Но, Китти, – сказал ее изумленный возлюбленный, – ты говоришь о печали так, как будто это что-то хорошее. Я уверен, что всегда слышал, как это описывали как нечто довольно неприятное и… и некомфортно, знаешь ли, быть грустным. Я не понимаю, к чему ты клонишь. Что произошло в книге, которая тебе так понравилась?

– О, все сразу, – сказала Китти. – Ты знаешь, он умер, и она горевала, и печалилась.

– Ну, ты же не хочешь, чтобы я умер, чтобы ты поняла, приятно ли грустить, не так ли? – сказал Тедди и его настроение стало таким солнечным, что он рассмеялся вместо того, чтобы унывать, когда ему представилось это необыкновенное состояние души его возлюбленной.

– Не-а, – нерешительно сказала Китти, все же с тоской глядя на страницу, исписанную причудливыми буквами. – Нет, я не хочу, чтобы ты умирал, Тедди. О, я бы не хотел, чтобы ты умер, дорогой. Но я бы хотела, чтобы ты совершил что-нибудь героическое. У всех девушек в книгах есть героические возлюбленные, которые ради них совершают самые смелые поступки.

– Ну, и какого рода эти поступки? – спросил Теодор с сомнением и без каких-либо признаков воодушевления этой мыслью.

– О, самых разных. Есть еще одна книга, – они прошли через все: они только что встретились и были разлучены на долгие годы; его враг ударил его ножом, и он чуть не умер, а она подумала, что он мертв, и она убежала и спряталась, и они сожгли город, и он пошел спасать ее, и их враги схватили его и держали в плену в течение многих лет, и пытались заставить его жениться на ком-то другом, но он был ей безукоризненно верен. Это было не в девятнадцатом веке, а раньше, когда люди были еще более героическими. Если бы только ты мог сделать для меня такие поступки, Тедди!

– Но в самом деле, Китти, – возразил молодой человек. – У меня никогда в этом мире не было врага, так кто же сможет ударить меня ножом? И я не думаю, что ты понимаешь, каково это – быть зарезанным почти до смерти. Это было бы очень больно. Ты бы не захотела, чтобы мне причинили боль.

Китти начала проявлять некоторые признаки раздражения.