Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

На следующий загон я стрелял мало, вызвав даже замечание Ржевусского, сказанное в виде упрека: «Вы такой хороший стрелок, а так мало стреляете». Я понял, что я не только гость, но и «ружье», которое должно было бы набить возможно больше фазанов, отправляемых на продажу. Перевести замечание Ржевусского надо было так: «На кой черт я тебя пригласил, если ты только смотришь, а не исполняешь то, что мне от тебя нужно». Чтобы не сердить хозяина, я опять стал стрелять. Но эта стрельба фазанов, конечно, не охота, а простая садочная стрельба, которая мне как охотнику доставляла мало удовольствия. На другой день было несколько облав на зайцев. Зайцев (которых также разводили) оказалась масса; сыпали они как из мешка. На первом же загоне я убил 18 зайцев и двух лисиц. Лисицы меня очень развлекли, и хозяин меня потом чествовал, как короля охоты, уничтожившего двух хищников. Но к моему удивлению, шкуры хищников мне даны не были; вероятно, практичный хозяин также послал их продать.

За обедом после охоты со мной приключился случай, который я никак не ожидал. На столе, между другими бутылками с вином, стояла заплесневелая бутылка. Я спросил хозяйку дома (графиня Ржевусская – певица Баронат), что это за вино. «Это старый мед», – сказала мне хозяйка. Я попросил разрешения попробовать. Мед мне так понравился, что я, отказавшись от других вин, почти прикончил бывшую передо мной бутылку. Результат получился изумительный: когда после обеда стали вставать, я почувствовал, что у меня нет ног. Голова совершенно свежая, а ноги бездействуют. Я наклонился к хозяйке и поведал мое несчастье.

Графиня Ржевусская сказала гостям, что просит всех перейти в гостиную, а что ей надо поговорить со мной. Когда все вышли из столовой, графиня Ржевусская позвала двух лакеев и приказала им помочь мне пройти в мою комнату.

Вспоминая про охоты у Ржевусского, не могу обойти молчанием полное отсутствие культурных потребностей и потребности к чистоте как у самого Адама Ржевусского, так и у его жены, Баронат, итальянки по происхождению (впрочем, кажется, она итальянская еврейка). Дом был роскошный, настоящий дворец – и по архитектуре, и по чудным старинным вещам, но как было при предках Ржевусского – так и при нем, в доме не было ни одной ванны, не была проведена в дом вода и не было W.O. В роскошном вестибюле, под мраморной лестницей, за ширмой, стояло переносное кресло, и испражнения, попадавшие в ведро, посыпались золой. Умывальники (рукомойники) были самого примитивного устройства, с малым резервуаром для воды, грязным тазом и вонючим ведром. В залах и гостиных, где были собраны предками Ржевусского действительно драгоценные и антикварные вещи и очень хорошие картины, все было загажено пылью и копотью от керосиновых ламп. Впечатление получалось, что пыль смахивается только с диванов, кресел и стульев. Просто обидно было смотреть на все это.

Начальник штаба дивизии

В декабре (4-го) 1907 года я был назначен начальником штаба 42-й пехотной дивизии. Грустно было расставаться со штабом округа, где я прослужил почти десять лет и где был по времени службы в штабе «старейшим». Должен признаться, что я пользовался вниманием со стороны всех чинов штаба. Меня баловали, и мой авторитет признавался даже начальством. Правда, после Шимановского и Рузского состав штабного генералитета был слабоватый, а такие, как Благовещенский (генерал-квартирмейстер) и Маврин (начальник штаба), полностью исполняли то, что я докладывал. Один из моих сослуживцев однажды мне сказал: «Вы фактически начальник штаба округа. Против вашего мнения никто не пойдет». И это было верно, но совершенно ненормально. Я чувствовал, что пора уходить из штаба округа. Деятельность начальника штаба дивизии, конечно, была совершенно незначительна по сравнению с той ролью, которую я играл в штабе, но она являлась чрезвычайно интересной и необходимой для всякого офицера Генерального штаба, дабы познакомиться с бытом, укладом и службой войск. Кроме того, для меня, в смысле личных отношений, эта перемена не вызывала ломки, ибо штаб 42-й пехотной дивизии находился в Киеве. Одно меня несколько беспокоило: это репутация недавно перед тем назначенного начальником 42-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Епанчина¹⁶⁸. Епанчин считался блестящим офицером Генерального штаба, но человеком с отвратительным характером. Последняя его должность была пост директора Пажеского корпуса. На этом посту он был в чине генерал-майора и состоял в Свите Государя Императора. Летом 1907 года был юбилей Пажеского корпуса. Епанчину уже пришло время быть произведенным в генерал-лейтенанты. В Петербурге его очень ценили. Все считали, что на юбилей корпуса он будет произведен в генерал-лейтенанты и будет назначен генерал-адъютантом к Государю. Действительно, это и намечалось. Епанчин был предуведомлен, что после парада Государь предполагает поздравить его с производством и назначить его генерал-адъютантом. Епанчин был на седьмом небе. «По секрету» об этом многие знали.