Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

В чем же причина? Причина – одна, вполне ясная, определенная и не подлежащая сомнению. Это страх за здоровье и жизнь Наследника Цесаревича, а затем и за всю Царскую Семью. Распутин сумел убедить Императрицу, которая вообще была мистично настроена, что только он является хранителем и спасителем Наследника и Царской Семьи.

Страшная болезнь Цесаревича держала всегда в страхе Государя и Императрицу за его здоровье. Как-то фатально выходило, что, когда Распутин около, Наследнику лучше; когда его нет – Наследнику хуже. Я от лиц, заслуживавших полного доверия, слышал, что было несколько случаев, когда начавшееся кровотечение доктора остановить не могли, а появлялся Распутин, и кровотечение останавливалось.

Мне рассказывали, что даже был такой случай: однажды вечером Распутина срочно вызвали по телефону во дворец в Царское Село. Распутин только что вернулся с обеда и был в таком виде, что ехать в Царское Село не мог. Он ответил, что болен и приехать не может. Ему сказали, что у Наследника идет носом кровь и остановить не могут. Он будто бы ответил, что кровь сейчас остановится, но что если не остановится, то просит ему сказать через час. Кровотечение у Наследника якобы действительно остановилось.

Эти факты, при настроении Императрицы, сделали то, что за него, несмотря на все рассказы и слухи про него, Государыня держалась, считала его если не святым, то, во всяком случае, хранителем Наследника. Затем Распутин неоднократно говорил Императрице: «Меня не будет – вас всех не будет». Это я слышал еще до убийства Распутина.

Относительно шпионажа Петроград был полон слухами. Еще в июле 1914 года, в дни мобилизации, рассказывали про одну графиню с немецкой фамилией, что ее поймали с поличным.

Один гвардейский кавалерийский офицер, в этот период, послал на телеграф для отправки своей матери в деревню такую телеграмму: «Сегодня с полком отправляюсь на фронт Вильно. В Петербурге ничего нового, только графиню Х. повесили». Эту телеграмму, как содержащую данные о сосредоточении, прислали с телеграфа в Военное министерство. Впоследствии когда эта же графиня появилась в Зимнем дворце шить белье на армию, то среди дам поднялся настоящий бунт и было сделано заявление, чтобы «шпионку» во дворец не пускали.

Насколько прав был в данном случае «глас народа», осталось невыясненным, но германская шпионская организация вообще работала великолепно.

Многое, что говорилось и делалось в центральных управлениях в Петрограде, и многие распоряжения высших штабов доходили до немцев скорее, чем до наших войск, до которых они относились. Известны случаи, когда на германских позициях выставлялись плакаты, в которых сообщалось о предстоящем передвижении частей, стоявших перед немцами. И действительно, через день-два такое распоряжение получалось.

Впоследствии выяснилось, что германцы действительно были хорошо осведомлены не только о том, что делается у нас на фронте, но и в глубоком тылу. Виновны, конечно, были в этом прежде всего сами русские. Уж очень любим мы делиться всякими новостями, не соображаясь с их секретным характером, ни где и с кем говорится!

К сожалению, кроме мелких агентов, никакую серьезную шпионскую организацию открыть не удавалось. Слух о казни полковника Мясоедова, обвинявшегося в шпионстве, быстро распространился, и общество было довольно, что наконец пойман и казнен не мелкий агент, а крупный шпион.

Начавшееся следствие о деятельности бывшего военного министра Сухомлинова взволновало всех. Обвинялся он в шпионаже, в бездействии власти, вследствие чего армия оказалась не снабженной ко времени войны всем необходимым, и во взяточничестве.

Противники Сухомлинова, добивавшиеся его смещения и назначения следствия, радовались, что последнее им удалось. Но громадное большинство общества испытывало крайне сложное чувство. С одной стороны, было вполне правильно и необходимо, если военный министр оказался предателем и преступником, его судить со всей строгостью закона.

Но с другой стороны, невольно являлось сомнение в справедливости предъявляемых обвинений. Было просто невероятно допустить мысль, что умный человек, считавшийся всегда одним из лучших офицеров русского Генерального штаба, георгиевский кавалер, генерал-адъютант, военный министр мог оказаться предателем родины.

Что касается других обвинений, если отбросить первое, то многим казалось, что лучше было бы, отчислив его от должности, отложить дело до окончания войны, а не поднимать его в разгар европейской борьбы. Отложить его до тех пор, когда можно было бы при более спокойной обстановке обследовать его более внимательно и более основательно.

Многие считали, что обвинение Сухомлинова является позором не только для него, но и для России, которая могла дать такого военного министра. Но о преступлениях Сухомлинова слишком много и громко кричали, и Государь признал необходимым пойти в этом отношении на уступку отдельным лицам и общественным группам, настаивавшим на предании Сухомлинова суду, и приказал начать следствие.