Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время

Соперниками Годунову были не Шуйские, а прежде всего Романовы. «Завещательный союз» дружбы, заключенный между ними и Борисом еще при жизни Никиты Романовича, в свое время имел большой смысл для обеих сторон. Старик Никита Романович вверил Борису «о чадех своих соблюдение» потому, что он оставлял своих чад, особенно младших, без твердой позиции среди дворцовой знати: ни один из них до 1587 года не был в боярах. По молодости Никитичей, дружба конюшего царского Бориса Годунова могла им быть очень полезна. С другой стороны, и Годунову важно было дружить с семьей Никитичей, потому что эта семья считалась царской родней и уже полвека пользовалась крепкой популярностью в московском обществе. Но годы шли, близился конец династии, Никитичи стали высоко и твердо в среде московских бояр сплоченной и многолюдной семьей, вокруг которой собралось много других близких по родству и свойству семей. В качестве давней государевой родни они должны были считать себя ближе к престолу и династии, чем Годуновы, недавно породнившиеся с царской семьей. С потомством Калиты они были связаны уже в двух поколениях, и сам царь Федор был их крови, а Годуновы не могли похвалиться, чтобы царский корень укрепился и процвел от родства с ними. Когда начались в Москве разговоры о том, кому суждено наследовать царское достоинство, противопоставление Романовых и Годуновых стало неизбежно и должно было вести к разрыву старой дружбы. Ясные отголоски таких разговоров и противопоставлений сохранились до нас одинаково как в русских, так и в иностранных памятниках.

В московском обществе очень рано создалось предание о том, что сам царь Федор «приказал быти по себе на престоле» Федору Никитичу, «братаничю своему по матери». Слух об этом приобретал, в изложении иностранцев, очень определенную форму: царь Федор перед смертью передал или желал передать Романову свою корону и скипетр в знак того, что завещает ему царство. То обстоятельство, что Романовы не воцарились в 1598 году, объяснялось как козни и «предкновение» Бориса, который будто бы выхватил скипетр из рук умирающего государя. В таком виде рассказы о Романовых представляются как бы позднейшей эпической обработкой исторического предания. В 1598 году, разумеется, эти рассказы не имели еще поэтической законченности и изобразительности, но, как оказывается теперь, основа их была уже готова. Через шпиона А. Сапега знал уже в начале февраля московский слух такого содержания: Годунов спрашивал умирающего царя в присутствии царицы Ирины и Федора Никитича о том, кому быть на царском престоле, надеясь, что царь назовет его самого. Но Федор ответил ему: «Ты не можешь быть великим князем, если только не выберут тебя единодушно; но я сомневаюсь, чтобы тебя избрали, так как ты низкого происхождения (z podlego narodu)». И царь указал на Федора Никитича как на вероятнейшего своего преемника, дав ему при этом совет, если его изберут на царство, удержать при себе Бориса, как умнейшего советника. Рассказывавшие эту историю выражали сначала уверенность, что царем будет именно Федор Романов, так как за него стоят вельможи (wojewodowie i bojarze dumni) как за царского родственника. Позже эта уверенность поколебалась, когда выяснилось, что на стороне Бориса не одно низшее дворянство и стрельцы, но и вся почти народная масса (pospólstwo niemal wszytko). Эти сведения, сообщенные А. Сапегой Хр. Радзивиллу, разошлись затем по всей Европе и сохранились даже в итальянском переводе. Они же читаются и у Ис. Массы; их отголоски переданы Петреем и Буссовым. Словом, все современники знакомы были с тем, чего не мог не знать и сам Борис. На его дороге к трону стояла семья, за которой общественное мнение признавало не меньшее, если не большее, право наследовать царскую власть. К невыгоде Бориса это право основывалось на бесспорной кровной близости к угасшей династии. В глазах современников кровная связь была сильнейшим шансом Никитичей. Не мудрено, что о них и о возможном воцарении старшего из них держались такие упорные и для Годунова оскорбительные слухи.