Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время

Таков был ход событий в Пскове до переворота в пользу Вора. Сначала мы наблюдаем борьбу между псковским тяглым миром и «гостями», стоявшими во главе псковского рынка и финансовой администрации. Эти «гости», очевидно, составляли в Пскове особый слой «славных мужей и великих мнящих ся пред богом и человеки, богатством кипящих». Мы не знаем близко условий, выделивших эту аристократию капитала из остальной торгово-промышленной среды Пскова, но не может быть сомнений в том, что эти условия крылись в развитии крупного торгового оборота на псковском рынке. Обострение внутренних псковских отношений повело к насилиям над гостями, а насилия должны были повлечь за собой правительственную кару. Избывая предполагаемой кары, простые псковские людишки потянули к Вору, от которого ожидали, по слухам, «добродеяния всякого». Собственно, псковское городское движение в сторону Тушина встретилось с таким же движением пригородских стрельцов и уездных поселян и нашло себе в нем поддержку. Но в пригородах и уездах действовали иные мотивы. Знакомясь с положением Псковского края в первой главе этой книги, мы уже заметили, что ливонская война имела роковое влияние на хозяйственную жизнь псковских пригородов. Вражеские нашествия и постоянная близость к театру военных действий выжили из пригородов старое земледельческое и промышленное население и разорили край. На образовавшуюся здесь «пустоту» правительство сажало своих стрельцов и прочих ратных людей, превращая псковские пригороды в типичные поселения украинно-военного характера. Когда военное население других украйн было увлечено в восстания против Москвы, то и псковские «стрельцы и казаки» по чувству сословной солидарности увлеклись туда же. Если городской тяглый мир Пскова в своих мелких представителях искал у Вора защиты против владевших рынком капиталистов, то уездные люди, псковские и пригородные, шли к Вору в надежде на более общие общественные перемены, указанные еще в листах Болотникова.

Итак, с сентября 1608 года Псков передался Вору и попал во власть мелкого городского люда и стрельцов с приставшей к ним уездной «подымщиною». Вся дальнейшая жизнь Пскова в Смутные годы 1606–1610 представляла собой дальнейшее развитие той же внутренней борьбы. С господством черни не могли примириться ни большие люди самого Пскова, ни власти царя Василия, собиравшие в Новгороде войска на освобождение Москвы. Из Новгорода под Псков не один раз посылали войска, с которыми готовы были соединиться «игумени и священники и большие люди и дети боярские». Но такая «измена» обыкновенно не удавалась: новгородские отряды отходили ни с чем от неприступного Пскова, а над «большими людьми» мелкие люди «измены для» учреждали надзор и чинили насилия. Только в августе 1609 года большие люди взяли на время силу в городе, благодаря тому что псковичи рассорились со стрельцами, и выбили их из города в стрелецкую слободу за р. Мирожу. Но весной 1610 года междоусобие мелких людей прекратилось и «стрельцов в город пустиша», а лучшие люди толпами побежали из Пскова в Новгород и в Печерский монастырь. Таким-то образом волновался Псков собственными злобами. Если вникнуть в ход его многомятежной жизни во все время царствования царя Василия, то нельзя не прийти к убеждению, что от псковичей были очень далеки интересы Москвы и всего государства. Только в лице стрельцов, побывавших и в Москве, и в лагере Вора, общая Смута нашла своих выразителей в Пскове; но эти стрельцы, соединяясь с мелкими людьми псковского мира, прониклись местными взглядами и чувствами. В то время, когда пригороды Пскова с их стрельцами и подымщиной прямили Вору или же приводились новгородскими войсками в послушание Шуйскому, стрельцы, бывшие в Пскове, воевали только с псковскими «гостями» и их стороной. Однако такую обособленность псковской жизни во время Смуты нельзя считать за проявление политического сепаратизма и за воскрешение вечевой старины. Псков неизменно служит московскому царю, за которого признает Вора, и держит его воевод и дьяков в обычной чести. Присланный из Тушина дьяк Иван Леонтьевич Луговский, «добрый муж в разуме и в сединах», сидел в Пскове всю смутную пору. Отмечая, что по отъезде воевод Луговский «един был» в те лета смутные «да посадские люди даны ему в помочь», летописец замечает, что дьяк «с теми людьми всякие дела и ратные и земские расправы чинил, и божией милостию иноземцы не совладели ни единым городом псковским, а совладели, как воевод в Пскове умножило». Что в этих словах нет косвенной похвалы политической особости Пскова, ясно уже из соседних строк, где летописец с сочувствием рассказывает об обращении Пскова за помощью «ко всей земле», в земскую рать 1611 года под Москву. Псков не искал отделиться от государства Московского, его отделяла от государственного центра географическая отдаленность да своя городская смута, подавить которую не могла обычной репрессией ослабевшая государственная власть[134].