Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

Постоянный подтекст «Онегина» Кржижановского составляет солярная легенда о Снегурочке, которая может влюбиться, но не способна осуществить свою любовь. На пороге женской зрелости Снегурочка, дочь Деда Мороза и Весны-Красны, получает огонь любви от бога солнца Ярилы. Чтобы спасти ее от смерти, родители упрашивают ее держаться там, где тень и сугробы. Но она – юная девушка, пришла ее пора, и она полюбит; солнечные лучи делают свое дело. Как и все космологические сюжеты, «Снегурочка» отражает неизбежность, а не личное желание, и со смертью героини (и смертью ее возлюбленного) заканчивается зима, а земля вновь обретает плодородие. Кржижановский обладал даром переработки аллегорий. Большинство из них завершается смертью или хотя бы приостановкой обычной жизни, достаточной для того, чтобы показать нам, «чем люди мертвы» – в середине 1930-х годов. Кржижановский дал такое название сборнику из девяти самых лучших своих повестей. Одним из указаний к юбилею Пушкина было подчеркнуть его русскость, в частности, насколько Татьяна погружена в народное творчество. Вероятно, вплетая старинное народное предание в ткань пушкинского романа, созданного в эпоху романтизма, Кржижановский снова ощущал, что следует правилам, но все же, рискуя, остается верен своему дару. В ключевые моменты в его «Онегине» солнце пробивается через обледеневшее окно или сквозь тучи, неся печаль и озарение.

В заключительном фрагменте история о Снегурочке со всей ее чистотой, свободой выбора и покорностью судьбе отчетливо проступает в образе Татьяны. Татьяна превращается в вечную далекую Музу Онегина, который предстает поэтом в процессе творчества. В 1937 году это уважение к возмужавшему и способному к созиданию «влюбленному Онегину» шло вразрез с партийной установкой, совершенно уничижительной для главного героя. С тех пор как Достоевский восславил Татьяну и принизил объект ее любви в своей речи о Пушкине, произнесенной в 1880 году, Онегин был классическим русским байроническим героем, живущим без цели и равнодушным к жизни. Однако в 1930-х годах считалось, что он должен быть хуже английского прототипа: более скучающим, надломленным, отчужденным, бездеятельным и еще более лишним. В апреле 1936 года Таиров, неизменно беспокоившийся о благополучии и политической репутации своего театра, выступил с речью перед молодыми режиссерами-выпускниками, в котором настаивал на максимально искаженном образе Онегина – слишком «опустошенного», по словам режиссера, даже для того, чтобы примкнуть к декабристам [Таиров 2017]. Никчемный Онегин был необходимым противовесом божественно-совершенной Татьяне. Кржижановский, всецело симпатизируя героине, никогда бы не одобрил такой характеристики героя. Не мог он и создать инсценировку, в которой (как у Чайковского) исходил бы исключительно из женских переживаний. Его Онегин от начала до конца более задумчив, более самокритичен и способен испытывать горе. Ключом к пониманию нравственной позиции Кржижановского является одинаковое уважение к обеим сторонам, Евгению и Татьяне (и в конечном счете их одинаковое одиночество). С его точки зрения, такой паритет имеет огромное значение при «внимательном и любовном» подходе к в высшей степени сбалансированному пушкинскому тексту; он принципиально важен и для самого факта внимания друг к другу и взаимной любви. И он также соответствует собственному мировосприятию Кржижановского: и творчество, и эротическая связь зависят от широты личного пространства и постоянной отдаленности – одного любящего от другого на Земле, одной звезды от другой на небосводе, одной ноты от другой в музыкальном произведении. В одной из его лучших повестей 1920-х годов «Чужая тема» эта психологическая ситуация определяется главным героем как «сложная, но стройная система разлуковедения»: знание, как расстаться с возлюбленной, которое влечет за собой уважительное отношение к молчанию и дистанции в нашей умственной и эмоциональной жизни [СК 1: 366].

То, что любимо, требует своего собственного пространства и покоя. В конце пьесы княгиня Татьяна, сидя на оттоманке, погружается в воспоминания, перебирая драгоценные реликвии времен своей юности, когда к ней врывается Онегин. Она ни в коем случае не сердится и не теряет самообладания. Ничто не может быть дальше от бурных признаний и жадных тесных объятий, которыми отличается исполнение заключительного любовного дуэта в опере Чайковского. Возможно, желая подчеркнуть эту эмоциональную безмятежность или, возможно, отдавая дань тому, что у Пушкина большинство бурных объяснений между Татьяной и Онегиным происходит не при личной встрече, а дистанционно, посредством писем, Прокофьев не написал музыку к заключительным мгновениям пьесы. Прочитывая Пушкина как зимнего поэта – трезвого, холодного, классицистического, – Кржижановский осуществил новую, свободную от влияния оперы, метрически выверенную и поэтичную с точки зрения музыкальности инсценировку самой неоднозначной русской любовной истории.