Очерки поэтики и риторики архитектуры

Ему было о чем поспорить с другим корифеем чикагской школы – Джоном Рутом. Рут был убежден, что наносить на современные конторские здания изящный орнамент «более чем бесполезно. Они своим видом – массой и пропорциями – должны дать представление о великой мощи современной цивилизации»679. Салливан в эссе «Орнамент в архитектуре» как будто с ним соглашается: ради концентрации творческого мышления «на создании сооружений продуманной формы, красивых в своей наготе» следовало бы «полностью отказаться от использования орнамента». Но далее он рассуждает не о бесполезности орнаментации, а о том, что орнамент способен выразить в архитектуре нечто сопоставимое с интонацией голоса, которой различаются люди, внешне похожие на друг друга. Однако эти «чудесные возможности» могут осуществиться только при условии, что орнамент сообразован с самой сущностью материала и конструкции, как рисунок листьев соответствует роду растения680.

В этом воображаемом споре я на стороне Салливана. Офисы, построенные архитекторами чикагской школы, с первого взгляда дают представление о мощи современной цивилизации, и это впечатление особенно сильно, когда поле зрения охватывает целиком здание, поднимающееся в «чистом ликовании». Но запечатлевшись в уме, эта идея, которой Салливан дорожил не меньше, чем Рут, далее уже не требует визуальных подтверждений: она становится константой национального самосознания гражданина Соединенных Штатов. Вновь и вновь проходя мимо небоскреба, он хочет увидеть на этом идейном фоне чувственно воспринимаемые знаки не только сверхчеловеческого могущества, но и благорасположения современной цивилизации к нему самому. Иначе небоскреб будет всего лишь кичливым соперником великих пирамид в Гизе. Не надо возлагать только на дизайн улицы и на оформление витрин выполнение гуманного долга цивилизации – быть привлекательной для тех, кто ее создал. Кто сказал, что здание должно выситься безучастной скалой в потоке изменчивого дизайна? Оно само может привлекать горожан чувственной прелестью, которая ничуть не вредит его величавости. Это качество создается орнаментом, играющим примерно такую же роль в одежде здания, как фактура ткани, из которой сшит костюм. Конечно, орнаменту не к лицу быть навязчивым. Он всего лишь аккомпаниатор главной темы, которую ведет архитектоника фасада в целом. В Гаранти-билдинг субординация главной партии и аккомпанемента выдержана безупречно. Но из этого не следует, что орнаментация непременно должна быть такой же «интенсивной, если не сказать исступленной»681, как на фасадах Гаранти. Выше пятидесяти метров (расстояние, на котором мы перестаем различать индивидуальные черты человеческого лица) орнамент может спокойно передать свою гуманную партию пластическим украшениям: углублениям, проемам и различным архитектурным профилям – вертикальным, горизонтальным, дугообразным. Высота Гаранти-билдинга как раз пятьдесят один метр.

Небоскреб рожден, но еще не осмыслен как здание-парадокс: с одной стороны, его фасад выставлен на улице, как фасады других зданий; с другой – чем выше поднимается он над окружающей застройкой, тем решительнее, подобно менгиру, обелиску и свободно стоящей колонне, он требует равноценного восприятия со всех сторон.

Штаб-квартира Chicago Tribune

В 1922 году влиятельнейшая газета Среднего Запада Chicago Tribune объявила международный конкурс на проект новой штаб-квартиры в центре Чикаго. Владельцу и главному редактору Chicago Tribune полковнику артиллерии Роберту Маккормику, убежденному республиканцу, очень хотелось, чтобы его «американская газета для американцев» была тем не менее признана «величайшей газетой мира». Программа призывала участников конкурса спроектировать «самое красивое офисное здание в мире» и сулила победителю премию в пятьдесят тысяч долларов. Единственным ограничением для участников была высота здания: не более четырехсот футов682. Независимо от результатов, уже сама по себе эта затея была отличным рекламным трюком. Однако значение этого события для американской архитектуры далеко превзошло честолюбивые планы Маккормика. Дело в том, что, вопреки его ожиданиям, конкурс привлек европейских архитекторов, хорошо известных модернистскими взглядами: Элиэля Сааринена, Вальтера Гропиуса, Бруно Таута и других. Каждый проект был зримым манифестом их идей.