Очерки поэтики и риторики архитектуры

За пять с половиной месяцев работы Всемирной выставки на ней побывало шесть миллионов человек. Подавляющее большинство было в восторге. Вряд ли возможно отделить в их впечатлениях изобилие новейших достижений цивилизации – индустриальной техники, промышленных изделий, предметов прикладных и изящных искусств из многих стран – от самого по себе колоссального павильона, построенного фантастически быстро. Но показательно, что уже через три месяца после открытия выставки в самом влиятельном британском художественном журнале Art-Journal появилась анонимная статья, призывавшая сохранить здание, каким бы ни оказалось впоследствии его назначение840 (Альдо Росси мог бы воспользоваться этим примером для пояснения, чем в его понимании явлется памятник). Самые дальновидные умы догадывались, что Пакстон открыл путь к будущему, когда (как скажет Зедльмайр) инженер станет соперником архитектора841 и строительство превратится в монтаж стандартных элементов, изготовленных серийно-промышленным способом.

Однако «викторианцы, которые могли одобрить функциональный дизайн во временных или утилитарных зданиях, яростно его отвергали, когда считали необходимым, чтобы здание обладало „архитектурным“ качеством»842. Речь идет о публике взыскательной – о таких, как журналист «Панча» Джерролд, иронически назвавший павильон Пакстона еще до завершения постройки «Хрустальным дворцом» (Crystal Palace)843, или Рёскин, заявивший в пику профанам, которые стали воспринимать образ Хрустального дворца безусловно положительно, что павильон Всемирной выставки «вовсе не дворец и не хрустальный»844. Очевидно, для Рёскина единственным условием, на котором он мог смириться с сооружением Пакстона, было не признавать его архитектурой. Такая логика нам хорошо знакома: многие нынешние критики отказываются судить об архитектурных достоинствах тех или иных зданий на том основании, что это, дескать, не архитектура, а дизайн.

В 1986 году американский историк архитектуры Ральф Либерман писал: «Отношение критиков и историков архитектуры к Хрустальному дворцу тесно связано с нашим взглядом на архитектуру ХХ века. Похоже, что статус, который он в тот или иной момент приобретал в наших глазах среди других викторианских зданий, является надежным барометром нашего отношения к модернизму. Будучи первым великим зданием из металла и стекла, Хрустальный дворец поставил главный вопрос едва ли не перед всей архитектурой ХХ века: являются ли простые, честно представленные конструктивные формы великой архитектурой или это просто инженерия? Сорок или пятьдесят лет назад казалось, что вопрос навсегда решен в пользу конструкции как самой подлинной, чистейшей архитектуры. Но тенденции близящегося к концу ХХ века наводят на мысль, что решение, казавшееся когда-то окончательным, на самом деле было лишь временным предпочтением. Хотя все еще не возбраняется утверждать, что Хрустальный дворец привнес в архитектуру „правду“, мы уже знаем, что „конструктивная правда“ – это всего лишь особый стиль»845. Итак, нынче даже те, кто не хотят признать сооружение Пакстона великим произведением архитектуры, все-таки не выталкивают его в область чистой инженерии.

Я не сомневаюсь, что Хрустальный дворец – архитектура. Но критерий у меня не стилистический. По-моему, вопрос решен мнением миллионов людей из разных стран, без принуждения называвших и продолжающих называть это давно уже исчезнувшее сооружение «дворцом». Поэтому мой критерий архитектурности этого здания – его соответствие поэтике дворца.