Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

— Да вовсе нет, — скучным голосом возразил агроном. — Просто тут объясняют читателю, что диких кошек промышляют ружейной охотой, а разыскивают их при помощи собак. Обыкновенный научный язык. Я уж привык к нему и сам учусь писать так. Вчера мой редактор сделал мне выговор. «Вы, — говорит, — плохо уважаете своего читателя. Что это у вас за вульгарные выражения: „глубокий снег“, „мокрая земля“? Наши колхозники давно привыкли к грамотной агрономической терминологии, они просто не поймут вас. В научном труде вы обязаны писать: „глубокий снежный покров“, „избыточно увлажнённая почва“.

— Чёрт знает что! — вспылил охотник. — Эти ваши учёные редакторы воистину „словечка в простоте не скажут“! Заставляют писать на каком-то „обыкновенном суконном языке, рассчитанном на среднего идиота“, но совершенно недоступном нормальному человеку! „Глубокий покров“! „Избыточно увлажнённый“! Какие-то пережитки классового строя, когда учёные-теурги нарочно, наверно, старались писать так, чтобы не понять было „непосвящённым“, то есть простым людям. Нет, знаете, — горячился охотник. — Я это нарочно выяснил, я вам докажу! Вот извольте… — говорил он, доставая из шкафа два толстых тома с заложенными в них бумажками. — Вот извольте: „Основы охотоведения“, составленные Д. К. Соловьевым. Часть третья, страница пятьсот шестьдесят вторая. Читаем: „Дикие кошки стреляются из ружей с собаками“. Слово в слово!

— А издание?

— Издание: РСФСР, Народный комиссариат земледелия. Издательство „Новая деревня“, тысяча девятьсот двадцать пятый год.

— Ну, по-моему и вышло. Никакие не „пережитки“, а просто друг у друга „слизывают“. И кандидата получит — вот увидите.

— Нет, нет, стойте! Нырнём в прошлый век, в те далёкие времена, когда о советской культуре ещё и понятия не было. Вот: учёный-лесовод А. А. Силантьев. Санкт-Петербург, тысяча восемьсот девяносто восьмой год. „Обзор промысловых охот в России“, страница триста шестьдесят первая. Читаем: „Дикия кошки стреляются (через букву „ять“) из ружья с собаками“. Тютелька в тютельку! Теперь вы убедились, что этот дурацкий язык действительно „пережиток проклятого прошлого“?

— Гм! Действительно, — удивился гость. — Пережитки… А вот что наши молодые учёные на тридцать восьмом году революции до сих пор списывают с чужих трудов, подобно попугаям, даже не вникая в смысл переписанного, вот это уже не „пережитки“, а, как хотите, „типичные недожитки“! С такими пожитками нас в коммунизм не пустят!

— М-да! — сказал хозяин и согласился с гостем.

Согласимся и мы с ним.

Удивительно, как часто слова скользят по поверхности нашего сознания… ну так и хочется закончить эту фразу трафаретно: „…не оставляя на нём никаких следов“. Раз „скользят“ — значит, бесследно.

Но это была бы для нас ложь, самая вредная для нас ложь: успокоительная.

Нет, далеко не бесследно скользят по нашим мозгам слова, не проникающие в сознание!

Илья Эренбург в статье „О работе писателя“^[28] говорит:

„Трудно себе представить не только поэта, но и прозаика, безразличного к слову“.

Трудно, конечно.

Но — включим радио.

Передают концерт. Диктор объявляет: „Вьётся вдаль тропа лесная…“ Слова поэта такого-то, музыка композитора… в исполнении…»

Все слова такие привычные, имена знакомые. А что-то царапнуло сознание.

Позвольте, как же так, действительно? «Вьётся вдаль тропа лесная…» Вьётся — ну, это ещё куда ни шло! Но ведь тут в какую-то даль лесная тропа вьётся! Поэт создает зрительный образ, а мы решительно ничего перед собой не видим: ведь коли в лесу вьётся тропа, то она исчезает у нас из глаз при первом же витке-повороте!

Поэт создаёт образ, композитор перекладывает этот словесный образ в музыкальный, певец голосом доводит до нас этот словесно-музыкальный образ. Ну, а если поэт безразличен к слову, обращается с ним кое-как и вместо образа у него пустышка, — тогда что делать композитору и певцу?

Уму непостижимо — как, но композитор всё-таки «создаёт», хоть и на пустом месте, какую-то музыку, а певец «с чувством» эту музыку исполняет.

Не задумался над содержанием песни и редактор. С его благословения эта песня не только внесена в программу радиопередач, услаждающих наш слух, но и записана на патефонные пластинки, то есть утверждена в гражданстве «в мире застывших звуков».

Не стоило бы нам здесь так много говорить о песне «Вьётся вдаль тропа лесная» — сколько угодно есть песен и хуже её, — если б подобные «художественные произведения» в стихах и прозе, в музыке, живописи — во всём искусстве не стали бы у нас явлением типическим и вполне удовлетворяющим иного бездумного потребителя. Безразличное отношение к слову (вообще — к материалу своего искусства) неизбежно порождает небрежность, неряшливость и с ними — неискренность, фальшь — прямую гибель всякого искусства.