Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Оставаясь мирянином и проживая в Боровском монастыре, Николай Николаевич Иваненко был известен только братии монастыря, но даже жившие по соседству с монастырем не знали его и не слышали о нем, до того велико было его смирение, до того искренно он бегал от человеческой сланы. В этом отношении его добросовестность была так велика, что, предвидя свою кончину, Николай Николаевич даже покинул Боровский монастырь, где его считали праведником, и уехал из обители, не сказав куда, для того, чтобы укрыться и от посмертной славы.

Он уехал в Янполь Черниговской губернии, в Кресто-Воздвиженское братство, основанное его другом, Николаем Николаевичем Неплюевым, недавно перед тем скончавшимся, где прожил около трех месяцев и отошел к Богу, поручив похоронить себя на сельском кладбище, чтобы никто не мог найти и его могилы…

Преклонимся же пред величием смиренного раба Божия Николая и вознесем молитву к Престолу Всевышнего, да успокоит Господь его душу в селениях праведников!

Бари,

Подворье Св. Николая,

11/24 марта 1924 г.

III. На чужбине

К церковной смуте [61]

И в бытность мою летом истекшего 1926 года в Америке, и теперь, по возвращении в Италию, ко мне обращались и духовенство и миряне с просьбою высказать свое мнение по поводу церковных разногласий, возникших между Архиерейским Собором в Сремских Карловцах с одной стороны и митрополитами Платоном и Евлогием – с другой. Я умышленно воздерживался от оглашения своего мнения в печати, полагая, что именно печать и раздула церковную смуту; что не следовало вовлекать ни паству, ни тем более прессу в домашние споры между иерархами, какие, быть может, и могли быть ликвидированы домашними средствами; не следовало апеллировать к пастве и создавать коллизий, особенно мучительных у подчиненного духовенства, вынужденного становиться судьею своего епископа. Но теперь, когда разногласия между иерархами углубились, у меня уже нет оснований уклоняться от выступления в печати; теперь это уже мой долг в отношении тех, кто интересуется моим мнением и запрашивает меня о нем.

Из-за чего возник спор между иерархами и в чем его сущность? Спор возник из-за различного понимания правды, сущность же его – в чрезмерном себялюбии и гордости одной из спорящих сторон. Посмотрим же, на чьей стороне правда, и обратимся к суду русской православной совести, этой конечной инстанции всяческих споров и разногласий.

Как ни тяжки были испытания, обрушившиеся на Православную Церковь после революции, однако же церковный аппарат, совершенно уничтоженный в советской России, что нужно было бы давно и открыто признать, продолжал нормально действовать за пределами советских достижений. Вынуждаясь менять свое наименование и место, он не терял ни своей сущности, ни своих канонических правомочий и значения.

Последним русским этапом крестного пути Православной Церкви был Екатеринодар, где действовало Высшее Церковное Управление, возглавляемое старейшими русским иерархом Митрополитом Антонием. Затем церковный аппарат, сохраняя свое наименование, переместился в Константинополь и, наконец, в конце 1921 года, в Сремские Карловцы. 1 января 1920 года пребывавшие в Екатеринодаре архиепископы Евлогий и Георгий (впоследствии Митрополит Варшавский, злодейски убитый архимандритом Смарагдом в 1922 году), епископы Гавриил Челябинский, Митрофан Сумский, Аполлинарий Белгородский и архимандрит Александр, ныне епископ Полесский, покинули Екатеринодар, направляясь в Сербию, а митрополит Антоний, как и подобало Председателю Высшего Церковного Управления, выехал оттуда последним, почти накануне прихода большевиков в Екатеринодар. Мне же удалось выехать из Екатеринодара 10 января, и в Новороссийске я встретился со всеми означенными выше иерархами, с которыми в конце февраля и прибыл в Сербию, где я оставался до сентября 1920 года. Очутившиеся в положении рядовых беженцев, не имея ни места, ни дела, иерархи тяготились своим пребыванием в Белграде и, по личной просьбе, были размещены в окрестных монастырях, а архиепископ Евлогий не только остался в Белграде, пользуясь преимуществами пред прочими иерархами, но, заручившись симпатиями сербского духовенства, сумел даже съездить летом 1920 года, в составе сербской делегации, на международный церковный съезд в Женеву[62], откуда, кроме восторженных впечатлений от поездки, вывез не только убеждение в сиротстве западно-европейских церквей, оставшихся без епископа, но и мысль о целесообразности своего назначения заведывающим означенными церквами в целях их отеческого окормления, каковою мыслью Владыка и поделился со мною, выразив намерение возбудить соответствующее ходатайство пред Патриархом Тихоном.